Повесть о Сергее Непейцыне - [2]

Храбрецов историк 1812 года знает великое множество. Правда, В. М. Глинке, командиру-кавалеристу в прошлом, было трудно, наверное, представить себе, как безногий офицер, действуя в конном строю, мог опрокинуть французский центр, но на войне всякое бывает, и гравюра забылась бы, если бы писатель не встретился снова с Непейцыным.

Готовя выставку к юбилею русского изобретателя И. П. Кулибина, В. М. Глинка увидел в Архиве Академии наук СССР чертеж протеза для ампутированной ноги — и при нем запись:

«Прошлого 1791 года в сентябре месяце по моему указанию сделана одна механическая нога в Санкт-Петербурге артиллерии офицеру Непейцыну, лишившемуся оной в очаковском штурме выше колена…»

Дальше Кулибин писал, что протез доставил офицеру свободу движений и что выдумка эта будет служить всем раненым, потерявшим руку или ногу.

Случай был незаурядным. Он стоил разысканий, и В. М. Глинка приступил к ним.

Годы ушли на то, чтобы найти служебные документы Непейцына, узнать, откуда он родом, где учился, где воевал. Постепенно складывались контуры повести о жизни героя очаковского штурма и войны с Наполеоном, собирались сведения о его товарищах и сослуживцах, о людях, с которыми он должен был или мог встречаться в жизни. Не раз В. М. Глинке оказывалось необходимо кое-что примыслить, досказать от себя, соблюдая при этом верность исторической обстановке и подлинным фактам биографии Непейцына. Так возник, например, рассказанный в повести эпизод встречи Непейцына с известным английским тюрьмоведом и филантропом Говардом. Документов, подтверждающих их знакомство, нет, да и не могло быть — кто стал бы заносить на скрижали истории встречи восемнадцатилетнего русского офицера, бедного и незнатного? Но англичанин был в Херсоне в то время, когда там лечился Непейцын, для которого, как его понимал и зарисовал автор, было естественно желание видеться с другом несчастных — Говардом. В маленьком обществе провинциального городка они не могли не встретиться, и автор правильно допустил эту возможность в своей книге.

А с Аракчеевым Непейцын учился в Инженерно-артиллерийском корпусе, это известно В. М. Глинке по архивным источникам, и портрет будущего временщика, жестокого устроителя военных поселений, очень удавшийся автору, включен в повесть. Свое место получили в ней фигуры Потемкина, Кутузова, Суворова, художника Иванова, Кулибина и многих других современников.

Во втором томе повествования о Непейцыне, в повести «Дорогой чести», В. М. Глинка рассказывает о зрелом периоде жизни своего героя. О том, как после Очакова продолжал службу в инвалидной роте при Тульском оружейном заводе, был отставлен Аракчеевым оттого, что его протез мог заскрипеть во время парада и тем нарушить чин церемонии, затем получил назначение городничим в Великие Луки. Когда войска Наполеона в 1812 году напали на Россию, Непейцын добровольно ушел в действующую армию, сражался геройски, прославил себя и за отличия был переведен в гвардейский Семеновский полк. С этим полком дошел он до Парижа, занятого русскими войсками весной 1814 года, на походе и в боях подружился с молодыми офицерами-семеновцами — будущими декабристами.

Хорошие, добрые и мужественные книги В. М. Глинки отразили благородный характер автора, жизнь которого была отдана служению родине. Семидесятилетний возраст как-то не старит его, и читатели вправе ждать от В. М. Глинки новых произведений, столь же исторически достоверных и современных нам по глубине патриотических чувств и важности мыслей.

Доктор филологических наук, профессор А. В. Западов

Деревня

Пожар. Нянька Ненила

Самым ранним воспоминанием Сергея были неприятности от утирального платка. Только еще увидев, как Ненила тянет этот кусок крашенины из рукава, он норовил скорее убраться куда-нибудь, лучше всего заползти под лавку. Но нянька почти всегда поспевала ухватить сзади за штанишки и так усердно вытирала нос и губы, что он начинал хныкать, вытертые места опять обмокали, а Ненила укоряла:

— И в кого ты такой гмыра, Сергей Васильич?

Следующее воспоминание — пожар отцовского дома. Сначала — увиденные спросонья будто живые языки пламени, ползущие по стене, и едкий дым в горле, в глазах. А когда закричал, то задохнулся сильней, и глаз стало не открыть. Потом чьи-то руки крепко, больно схватили его, притиснули лицом к мокрой рубахе, под которой шибко стучало сердце. И вот уже он заходится кашлем в саду под яблоней. Сквозь слезную пелену дрожит красный свет на ветках. Ненила кутает его тулупом, по все равно трясет озноб.

Потом — похороны отца. Обитый парчой гроб, покачиваясь, уходит в глубокую яму. Сухая земля бежит ручейками на крышку из-под лаптей мужиков, что стоят над могилой, медленно пропуская сквозь ладони белые холсты. От матушкиных вскриков и причитаний, от горького запаха гари, которым отдает одежда стеснившихся к могиле крестьян, Сергею снова делается так страшно, что последний раз в жизни он прячет лицо в нянькину юбку.

Когда подрос, то узнал, как сгорел дом и умер отец. В том 1774 году, в июне, к ним в Ступино нежданно прискакал на почтовых дяденька Семен Степанович. Из Дунайской армии ездил в Петербург с известием о победе, отвозил взятые с бою турецкие знамена и бунчуки. В донесении фельдмаршал аттестовал дяденьку героем, и государыня пожаловала курьера подполковником, кавалером ордена Георгия и двумястами червонных. Семен Степанович благодарил коленопреклоненно, а когда был спрошен, на сколько хочет остаться для отдыху в столице, то ответил, что выедет обратно хоть нынче, но просит дозволения побывать на трое суток в Великолуцком уезде у родителя, с коим не виделся за службою многие годы.