Повесть о Поле Фимкиной - [3]

— Чтобы тебя черти изувечили, паразитку такую! — выругалась Поля, узнав Зорьку снохи, свою бывшую телку. — Как все равно мысли мои читают. Ведь едва успела про них подумать, и все сбылось. Разве к лежебокам придет добро. Подумать надо — скотина со двора убегает!

Поля схватила хворостину и в сердцах хлобыстнула корову по боку.

— Иди, зверь, куда следует! Знай свою хозяйку!

Зорька отбежала к углу Козанкова дома и остановилась, с обидой в глазах посмотрела на бывшую хозяйку.

Поля подоила свою корову, Зорька все стояла на месте. Пришлось открыть дверку варка.

— Айда, доись. Что с вами, непутевыми, сделаешь.

Едва Поля прошла к избе, чтобы взять второе ведро, Зорька, измученная своей неприкаянностью, обрадованно мыкнула и скользнула во двор.

Скоро на улице щелкнул кнутом пастух, огласил село своим звучным «Э-эй!» Поля прогнала со двора скотину, тут же и Нюська Козанчиха стояла у калитки в круглившем ее плотное тело халате. Выпустила коров с подтелками, потом овцы потянулись длинным ручьем, казалось, он и не кончится, так и будет течь. Поля подождала, может, Нюська обернется, заговорит. Но нет, мельком, как по пустоте, мазнула в ее сторону белым взглядом и хлопнула калиткой.

— Что людям не хватает? На весь белый свет косятся, — проворчала Поля и занялась теперь уже мелкими хлопотами. Выпустила из катуха гусей, посыпала им вместе с курами отходов. Пропустила через сепаратор оба ведра молока. Потом замесила тесто на блины — надо молодых да внучку горяченькими попотчевать. В печке они душистее получаются. В суете не заметила, как отлегло в груди, растаяли давившие с утра глудки. Выбежала за варок на огород, набрала огурцов, опять же молодым. Козанков «Беларусь» с прицепленным стогометателем какой день стоит позади дома, у изгороди. Сам-то, поди, в глотку сливает. Это теперь недели на две, раньше не зальет. От речки показалась Нюська, в руках несла два ведра. «Колонка под окном, воду с речки носит». Когда Нюська вошла в заднюю калитку, Поля приблизилась к изгороди, ей навстречу.

— Нюсь, ты чё ж это, девка, и «здравствуй» не скажешь!

— Ох, тетка Поля, мы с тобой целый день видимся. А замотаешься, забудешь — здоровкались или нет.

В ведрах у Нюськи оказалась свежая трава.

— Кому это нарвала?

— Да свиньям, — Нюська поставила ведра: дужки, опустившись, звякнули глухо, травой так туго не набьешь ведро. Нюська перехватила Полин взгляд, и тут же притворная приветливость на ее лице сменилась злой досадой.

— Гляжу, у твоего Кольки «Беларусь» какой уже день стоит. Иль не ладится… — попробовала Поля переменить разговор. — Иль сам заболел?

Нюська схватила ведра, быстро пронесла их через огород и, почти кинув за калитку варка, обернулась пунцовым злым лицом.

— Что тебе, ведьма старая, надо! Да, заболел! Твоего тут дела нет! Тоже мне инкавыды нашлась! Я тебе не подотчетная, докладывать. Глазами своими зыркаешь везде, все выглядываешь, хоть бы они полопались! Носом вынюхиваешь каждую щель! — разъяренная Нюська подходила все ближе и так махала руками, что того и гляди сунет зуботычину через забор.

Поля, как от встречного ветра, мелко, растерянно моргала перед Нюськой, вытянув в жалкой улыбке совсем бескровные, бледно-меловые губы.

— Да Нюсь… да выслухай ты… я ж только поговорить… — слабо отбивалась она.

— Нечего со мной говорить, нечего подглядывать! Гляди за своим суразенком да немтыркой косоглазой! Корову ее опять нынче доила, так тебе и надо! Была ты сама всю жизнь голь перекатная, и они такие же голянки, неумехи. Руки в ж… заткнутые! — Нюська непристойно показала, где находятся у Вовки и снохи руки, и скрылась за калиткой.

Поле было стыдно за этот крик, разносившийся по утренней рани, и обидно, что дала себя оскорбить, не успела ответить, растерялась. «Где уж тут, налетела тигрой. А надо было сказать, кто они такие с Козанком, — после времени горячилась Поля. — Оба — воры темные. Вон дом-то — на чем поставили? На молоке. У детишек в городах от губ его отнимали. Пять лет держали колхозный сепаратор и все пять лет с зоотехником молоку жирность занижали. У, сатанинское исчадье! — Поля, подходя к своей избе, замахнулась на дом Козанка, к глухой стене которого примыкал ее варок. — Сам с мизинец, соплей пришибить можно, а отгрохал такую чудищу — не по себе огромную. Как паук, оплелся постройками!»

Для постороннего взгляда это был дом как дом, правда, очень громоздкий, крепкий, срубленный из полуметровой толщины сосновых плах, с высокой шиферной кровлей и фронтоном, посреди которого красовался аляповатый оранжевый круг. А от круга шли веером желтые по зеленому полю лучи. Такие дома ставят в расчете на детей и внуков, чтобы им оставалось жилье по наследству.

Для Поли же безвинные, проконопаченные в пазах стены и непомерно высокая крыша, все Козанково подворье, хранили в себе нечистую злую силу, постоянно отравлявшую ее жизнь.

В избе она растопила хворостом печь и все время, пока пекла блины, выговаривала свою досаду на Козанков.

Вся Полина жизнь в соседстве с ними не вдоль, а поперек идет. Дай им власть, вместе с избой и двором в землю втоптали бы. Еще когда дом не строили, увидела Поля, как загружал Козанок свой «Запорожец» тяжелыми бидонами, в город собрался везти. «Колька, — не вытерпела, подошла она поближе, — ты что, мошенник, делаешь, чье молоко грузишь? За такое тебе тюрьма пахнет, детей посиротишь!» — «Белены, что ли, объелась! — даже не взглянул на нее Козанок. — Я те язык-то за такие слова под коренюшку обрежу. Баламутка. Не видишь, мед продавать везу?» — «Какой по весне мед? Его еще никто не качал. Мед ты зимой подороже продашь. Иль не видать молочные подтеки на бидонах?» — «Это Нюська нечаянно плеснула, — притих было Козанок, да как обернет вдруг к ней свое личико с кулачок, зубами, как хорек, аж лязгнул: — Ты что в моем кармане деньги считаешь?! В своем считай! Когда хочу, тогда и продаю свой мед! Убирайся, покуда ноги целы, мне недолго жердь выдернуть!…» Тут и Нюська напуганная прибежала: «Это он мед, тетка Поля, мед везет…»