Повесть о партизане Громове - [11]

— Но-но! — всё более раздражаясь, повысил голос Фома Карпов. — Своих посылай!..

Баев примиряюще улыбнулся.

— Моих бог миловал, я своих к Громову отправил, мужиков защищать.

— Это кто такой, Громов-то? — спросил другой мужик, молчавший до этого.

— Командир партизанского отряда. Ваш односельчанин. Правильная-то его фамилия Мамонов.

— Игнат Владимирович?! — удивился мужик. — Как же, знаем. Верный человек, наш, одним словом.

— Вот-вот!.. Надо будет, покажу к нему путь. Ну, бывайте здоровы! — проговорил Баев и зашагал к другой кучке крестьян.

А через час на площади собрался сход. Уже большинство крестьян знало о расправе в Чёрном Доле. Когда же представитель Земской управы зачитал приказ Сибирского временного правительства о мобилизации, они зашумели:

— С кем воевать-то? Кто наступает?..

Земец не растерялся, бойко ответил:

— Москву, бают, брать надо.

Вперёд выдвинулся Фома Карпов и выкрикнул:

— А что её брать. Разве она не наша, не расейская?

— Расейская-то расейская, — почесал в затылке земец, не зная, что ответить, и вдруг выпалил: — Красные её захватили.

Мужики загудели.

— Красные нам худа не сделали!..

— Нам что красные, что белые, лишь бы нас не трогали!

— Помогать вешать чернодольцев мобилизуют! — выкрикнул Афанасий Ивлечев, тот, что в Камне председательствовал на съезде кооператоров.

— Не дадим сыновей!

— Не дади-и-м! — прокатилось по толпе.

Рядом с земцем встал крепкий, приземистый крестьянин, фронтовик Спиридон Фильчаков. Он взмахнул рукой и что было сил крикнул:

— Тихо, мужики!

Мало-помалу установилась тишина. И тогда Фильчаков сказал:

— Я предлагаю принять всем сходом приговор: сыновей в армию Временного правительства не давать, молодёжи на призывной пункт не являться. Нехай воюют, кому на то охота есть. Мы себе не враги. Нам землю пахать надо, а не воевать.

— Верна-а-а! — заревел сход. — Принимаем приговор!..

— Голосую! — перекричал всех Фильчаков.

Над головами взметнулись мозолистые, задубелые руки.

* * *

Поздно вечером в Корнилово прибыл карательный отряд поручика Воронцова. Всю ночь офицерьё пропьянствовало у мельника Монохина, и тот, как выяснилось потом, под тост за здравие нового правительства передал поручику записочку, составленную вместе со своим компаньоном Леоненко, На бумажке корявым почерком были нацарапаны фамилии большевиков и им сочувствующих. Первой значилась фамилия Спиридона Фильчакова.

Утром каратели согнали всех жителей села на площадь. Мужики опустили головы, словно приговорённые, женщины вытирали слёзы платками, ребятишки, всегда шумливые и озорные, сейчас прижались к матерям, испуганно поглядывая на конных белогвардейцев.

Стоит какая-то зловещая тишина. Не свистит ветер в деревьях, облепивших со всех сторон церковь, не переговариваются, как бывало на сходках, мужики. Только где-то на краю деревни воет собака, нагоняя тоску.

Толпа расступилась, образовав проход, и к церкви проехал на лошади поручик Воронцов, худой, сутуловатый, с отёкшим от перепоя и бессонной ночи лицом. Он соскочил с лошади, бросил повод подбежавшему солдату и поднялся на крыльцо. Тут же оказался священник Остроумов, мельник Монохин и его компаньон Леоненко.

Поручик зло осмотрел толпу, пренебрежительно скривил запёкшиеся губы и хрипловато проговорил:

— Временное правительство Сибири объявило мобилизацию новобранцев для защиты матушки-России от бандитов-большевиков. Однако ваше село не выполнило приказ: не выставило ни одного солдата. Это называется саботажем и в военное время карается расстрелом…

— Против кого воевать-то? — выкрикнул из толпы Спиридон Фильчаков. — Большевики мам ничего плохого не сделали.

Лицо у поручика Воронцова налилось кровью, небольшая фигурка его хищно подобралась, словно приготовилась к прыжку.

— Взять! — махнул он в сторону Фильчакова.

Два карателя выхватили из толпы Фильчакова и подвели к Воронцову. Тот сделал шаг вперёд и прохрипел:

— Большевик?

Фильчаков промолчал.

— Большевик, спрашиваю?

— Большевик, ваше благородие, — шепнул Воронцову мельник Монохин. — Фильчаков его фамилия. Первым в записочке стоит…

— Отвечай, кто, помимо тебя, большевики? — взвизгнул Воронцов.

— Не могу знать, — спокойно ответил Фильчаков. — Все такие, как я.

— Врёшь, сволочь! — взмахнул нагайкой Воронцов. — Сто, двести, пятьсот шомполов, пока не скажет.

Каратели схватили Фильчакова и, повалив на ступеньку, задрали рубаху и начали хлестать шомполами.

— Всё равно ничего не добьётесь, — скрипел зубами Фильчаков, вздрагивая при каждом ударе.

— Подбавить красненьких! — приказал Воронцов.

Солдаты разложили костёр… Нагрев докрасна шомпола, стали запускать их под кожу Фильчакову. Запахло горелым мясом.

Бабы плакали, мужики отворачивались, сжимая кулаки, а Фильчаков сначала стонал, хрипел, харкал кровью, а потом затих, да так и скончался в беспамятстве.

— Афанасий Ивлечев!.. Гавриил Федяев! Николай Степанищев, Фома Карпов, Семён Черепанов… — выкрикивал по списку Воронцов.

Девять человек сбилось в кучку, не понимая, чего от них хотят.

— За организацию саботажа — расстрелять! взмахнул рукой Воронцов. — Приготовиться!..

Каратели поставили крестьян к церковной стене, щёлкнули затворами винтовок.