Обвиняемый умолк и, как человек, который вдруг понял, как много лишнего он наговорил, с виноватым видом взглянул на судей и вполголоса произнес:
— Простите… Все это к делу не имеет отношения и сказано не по существу…
— Нет, нет, — любезно проговорил судья, — это как раз по существу.
Увлеченный необычной речью, когда–либо звучавшей в зале суда, он не увидел ни гримасы недовольства молодой заседательницы, ни ожесточения, с которым она принялась что–то записывать. Неискушенный в юридических тонкостях, обвиняемый готов был поверить, что печальные повести прошлого логически связаны с настоящим и неминуемо лягут в основу судебного решения.
— Всегда так бывало, — продолжал врач, — запреты неизменно нарушались, и сами законодатели, как я полагаю, были этим довольны. Ведь по тому, как часто попирается закон, узнают о степени его пригодности. Не будь этих посягательств в прошлом, не было бы и прогресса… Покушением на закон об охране государственного строя начинались все революции. Людям, восставшим против отживших общественных форм, извечно воздвигают монументы… Всех истлевших на кострах, всех мучеников науки объявляли нарушителями людских и божеских законов… С запретами, конечно, надо считаться, но не следует увековечивать их.
Наступила долгая пауза. Пока судья размышлял, как вернуться к разбору дела и продолжать допрос, молодая заседателъница опередила его.
— Насколько я вас поняла, — скорее с тем, чтобы уязвить обвиняемого, чем выяснить его мнение, заметила она, — вы предпочли бы не знать запретов, чтобы по собственному произволу хозяйничать у постели больного. Благо к ответу вас не призовут, ведь медицина — наука не точная.
В дни ранней юности заседателъница мечтала быть врачом, обожала медиков и с душевным трепетом вступала в больничные палаты. Разочарованная, она с третьего курса перешла в другой институт, навсегда сохранив нелюбовь к медицинской науке.
Судья бросил на заседательницу строгий взгляд и шепотом попытался ей что–то внушить. Он все больше склонялся к мысли прервать заседание и объясниться с ней.
— Технические науки, конечно, более точны, — с усмешкой ответил обвиняемый, ища взглядом поддержку у судьи, — и не мудрено: уж больно механика проста, я сказал бы — примитивна. Сердце машины, ее мотор, имеет лишь одно назначение — быть двигателем, а лаборатория его только и способна, что преобразовывать энергию. В человеческом организме — множество моторов, все с различным назначением, и нет ни одной лаборатории, которая была бы ограничена одним родом деятельности. Ваши моторы относительно постоянны, наши сегодня во многом не те, что вчера, и завтра уже будут иными. Не механические передачи управляют ими, а химические процессы, не разгаданные еще до конца человечеством… Впрочем, мы напрасно отвлеклись от дела, — унылым тоном, столь непохожим на тот, с каким он только что перечислял прегрешения медицины, добавил обвиняемый, — я говорил уже вам, что признаю себя виновным.
— В чем именно? — спросил судья.
— В том, что заразил больного гельминтами… Это моя неудача, и я готов за нее отвечать.
— Значит, вы согласны, что сырое мясо… — начал судья и невольно умолк, заметив нетерпеливое движение обвиняемого.
— Напрасно вы придаете этому такое значение, — с легким укором произнес Лозовский. — Ученого, предложившего сырой печенкой лечить злокачественное малокровие, удостоили Нобелевской премии.
— И лечение это принято в медицине? — с неожиданным интересом спросил судья.
— Конечно.
— И у нас?
— Разумеется.
— Но в печенке, вероятно, — осторожно заметил судья, — нет бычьего цепня.
— Стоит ли нам спорить об этом? — снова оживился врач. — Собаки, которых несколько месяцев кормили мясным соком, а затем заразили туберкулезом, не заболевали. В книгах прошлого века описаны тысячи случаев излечения чахоточных сырым мясом… Полноценный белок — существенно важный материал для замены умерших тканей, он способствует усвоению витаминов, питанию организма кислородом, содействует образованию энергии и благотворно влияет на кору головного мозга. Там, где недостаточно белка, ухудшается усвоение жира и нарушается обмен…
Наступила пауза. Смущенный судья устремил вопросительный взгляд на заседателей и, не встретив поддержки, склонился над делом. Обвиняемый тем временем перегнулся к сидевшим в первом ряду женщине в меховом жакете и ее соседу, и между ними полушепотом завязался разговор. Мужчина, жестикулируя, на чем–то настаивал, врач не менее горячо возражал и о чем–то просил соседку. Судя по выражению ее лица, она не склонна была с ним согласиться и сочувственно внимала уговорам соседа.
Судья давно уже заметил, что эти люди время от времени заговаривают друг с другом, обмениваются красноречивыми взглядами и чуть слышным шепотом. Особенно неспокойно вел себя сосед молодой женщины, он не сводил с обвиняемого то встревоженного, то ободряющего взгляда и часто порывался ему что–то сказать. Судья строго заметил ему:
— Прошу вас не отвлекать обвиняемого разговорами. Вы мешаете суду.
— Это мой старый друг… — рассеянной скороговоркой ответил тот. — Мы знакомы с детства… Я ничего плохого не сделал… Меня вызвали в суд, и я жду.
