Повесть о Макаре Мазае - [10]

Серго, смеясь, мне ответил:

— А вышло наоборот. Я ожидал твоего звонка, а потому и не ложился спать.

Узнав, что и в этот раз я дал свыше 12 тонн с квадратного метра пода печи, он стал меня снова поздравлять, но тут же добавил:

— Ты только своих секретов не хорони, передавай свой опыт другим сталеварам, учи всех сталеваров, как надо работать».

Позже Орджоникидзе писал Мазаю:

«Тем, что вы своей стахановской работой добились на протяжении 20 дней подряд среднего съема 12,18 тонны с квадратного метра площади пода мартеновской печи, вы дали невиданный до сих пор рекорд и этим доказали осуществимость смелых предложений, которые были сделаны металлургии.

…Все это сделано на одном из старых металлургических заводов. Это говорит об осуществимости таких съемов, тем более это по силам новым, прекрасно механизированным цехам. Отныне разговоры могут быть не о технических возможностях получения такого съема, а о подготовленности и организованности людей.

Ваше предложение о продлении соревнования сталеваров, само собой, всей душой приветствую.

Крепко жму вашу руку и желаю дальнейших успехов.

Серго Орджоникидзе».

Теперь Мазая знали все, от мала до велика. Бывший деревенский батрачонок стал государственным человеком: Макара Никитовича избрали делегатом Чрезвычайного VIII Всесоюзного съезда Советов.

И снова Москва. Взволнованный сталевар идет по Красной площади, долго стоит у Мавзолея, а потом направляется в Кремль, рассматривает Царь-колокол. Отливка понравилась: отличные мастера сработали!

Но уже отзвучал перезвон кремлевских курантов — пора в Большой Кремлевский зал.

От обилия света, от ярких национальных одежд, от трепетного ожидания даже у привычного к шуму и свету Мазая слегка закружилась голова. Вскоре Макар успокоился, различая в толпе знакомые лица. Вот прославленный Алексей Стаханов рядом со своим другом Мироном Дюкановым, а неподалеку именитый днепропетровский сталевар Сильченко, упорно борющийся за высокие съемы стали. В группе магнитогорцев — обер-мастер Зуев, среди ростовчан — литейщик Дианов… Больше трехсот рабочих и работниц прибыли на съезд, чтобы обсудить и утвердить Советскую конституцию — конституцию мира и созидания.

На третий день съезда председательствующий предоставил слово Мазаю.

Небольшое расстояние от своего места до трибуны показалось Макару бесконечно длинным. Но стоило подняться на трибуну и оглядеть зал — свои рабочие люди! — как минутная растерянность пропала. Он заговорил спокойно и уверенно, словно на цеховом партсобрании:

— До завода я жил на Кубани и не вылезал из лап проклятых кулаков, на которых вынужден был батрачить. Я постоянно недоедал, недосыпал, жил в холоде и голоде. В 1930 году попал на завод. Здесь меня научили по-настоящему работать, воспитали в духе непримиримости к врагам! Комсомол научил меня не бояться трудностей! За это я постоянно благодарен нашей партии и Ленинскому комсомолу…

Рассказывая о работе своего завода, Мазай сообщил, что ильичевцы и дальше обязуются не успокаиваться, неуклонно идти вперед.

— Нужно добиться, чтобы все сталевары Советского Союза снимали по двенадцать тонн стали с квадратного метра пода печи, — настаивал Мазай. — Только тогда, товарищи, мы выполним и перевыполним задачу, когда будем давать не шестьдесят тысяч, а сто двадцать тысяч тонн стали в сутки.

Свою речь Мазай закончил словами, выразившими мысли всего рабочего класса:

— Я думаю, что лучшим отпором всем врагам, пытающимся подорвать Советскую власть, будут сверхплановые тонны стали. С этими людьми — разговор короткий. Их надо топить в горячей стали… Зальем фашистам глотки горячей сталью!

Зал ответил бурей аплодисментов.

В перерыве Макару передали: его приглашает к себе Г. К. Орджоникидзе.

Когда вечером Мазай вошел в кабинет наркома, Орджоникидзе встал, с минуту подержал его руку и доверительно, по-отечески спросил:

— От соревнования устал?

— Когда хорошо работается, не устаешь, Григорий Константинович.

— Стало быть, можно давать по двенадцать тонн? Почему же профессора утверждают, что, мол, больше шести тонн давать нельзя? Почему в Америке только шесть тонн?

— Так то в Америке, а в СССР можно давать и двенадцать.

Нарком засмеялся. А когда зашла речь о ложных порогах в печи, насторожился:

— Опасность рабочим не угрожает? Аварий из-за этого не будет?

— Слово даю, не будет! — заверил Мазай.

Напоследок Макар высказал заветное желание учиться дальше.

— Пойдешь в Промакадемию. Будешь инженером, — пообещал Григорий Константинович.

Нарком высоко ценил старания молодого сталевара, его ум, хватку, настойчивость в достижении цели. В беседе с делегацией работников нефтеперегонной промышленности Г. К. Орджоникидзе говорил о Мазае:

«Профессора и академики нам прямо голову забивали, что больше чем четыре тонны с одного квадратного метра площади пода мартеновской печи дать не можем. А какой-то комсомолец Мазай ахнул и дал двенадцать тонн… Но, может быть, это было лишь один раз? Нет, в течение 25 дней он давал по двенадцати тонн. Этого нигде в мире нет».

Макар просто засветился от радости, когда прочел речь товарища Серго, напечатанную в газете. И дал себе слово работать еще лучше. И работал!