Повесть о красном галстуке - [8]

— Вы нас, товарищ старшина, в подчинение принимайте, — сказал он. — Правда, патронов у нас маловато, с десяток осталось, но ничего — раздобудем.

Бондаренко приказал всем построиться. Юра стоял в стороне и наблюдал, как, почувствовав дисциплину, все подтянулись, становились в строй.

— А тебя что, не касается? — спросил Прохоров Юру и показал ему место рядом с собой. — Быстро становись!

Юра встал, приставил к ноге свою палку, как винтовку. Бондаренко прошел вдоль строя, пристально оглядел каждого.

— Теперь нас вдвое больше, и осторожность нужна вдвойне. Предупреждаю: дисциплина и устав — для нас закон. Главная наша задача — вырваться из окружения и бить фашистов до последнего, без всякой пощады, понятно?

— Так точно! — дружно ответил строй. Все были довольны: есть дисциплина, порядок, цель.

— Рядовой Савушкин, выйти из строя! — приказал Бондаренко.

Савушкин четко, как положено, выполнил приказание.

— Назначаю вас своим заместителем, ясно?

Савушкин покосился на своих товарищей, но все восприняли назначение как должное.

— Итак, — продолжал Бондаренко, вернув Савушкина в строй, — тридцать минут на отдых — и в путь. В случае опасности — каркайте. Это каждый умеет. Но не больше двух раз.

Не успела группа расположиться на отдых, как совсем рядом началась беспорядочная стрельба. Стреляли из винтовок и автоматов. Бондаренко послал Рахматулина выяснить обстановку. Прохоров вручил ему автомат и «лимонку».

Рахматулин тут же растворился в лесу. Группа замаскировалась и ждала возвращения разведчика…

Стрельба утихла неожиданно, как и началась. Каждый терялся в догадках — что же произошло? Стояла гнетущая тишина. Только ветер прошелестел листвой, и опять вокруг все тихо.

Появился Рахматулин. Взмокший, побледневший. Попросил воды. Ему дали фляжку и в напряженном молчании ждали, когда он напьется и расскажет, что же там случилось.

— Там… была засада… Много наших погибло… Часть людей вырвалась, в лес ушла… По следам проверил… Немцы не преследуют… Может, побоялись или подкрепления ждут… На бугре, у леса, деревня — с немцами… Так что нам лучше всего…

— Все ясно: ловушка! — Бондаренко не раздумывал ни секунды. — Но нам, товарищи, необходимо догнать своих и соединиться. Ведите, Рахматулин!

Группа пошла ускоренным шагом. Рахматулин уверенно вел по следу. Различал следы, которые никто не мог разглядеть. Юра постоянно проверял за пазухой то галстук, то гранату. Боялся потерять. От частых проверок «лимонка» стала перекатываться с одного бока на другой. Юра переложил ее в карман. Бондаренко заметил это.

— Что, мешает?

— Нет-нет! — торопливо ответил Юра, боясь, что ее отберут.

— Ну-ну, — Бондаренко подмигнул. — Славный ты парень. Я о таком сыне мечтал. А родилась дочь. Хорошая дивчина, люблю ее. И жинка у меня добрая, ласковая. Если батьку твоего не разыщем, сыном будешь…

Впереди остановились. Бондаренко пошел узнать причину.

Рахматулин стоял в густых кустах, вытянувшись на носках, вслушивался в лесной шум. Бондаренко осторожно приблизился. Рахматулин шепотом доложил:

— Голоса слышу, а чьи — не разберу. Разрешите уточнить?

Бондаренко разрешил, но предупредил — будь осторожен!

Рахматулин исчез. Вернулся через несколько минут.

— Те самые! Человек двадцать. Командует лейтенант Коваль.

— Неплохо! — сказал Бондаренко и повел группу за Рахматулиным.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

На небольшой поляне, куда привел их Рахматулин, отдыхали бойцы. Многие были ранены, кровь проступала сквозь бинты. Некоторые стонали.

К Бондаренко, прихрамывая на левую ногу, подошел лейтенант Коваль. Бондаренко доложил о своей группе. Лейтенант слушал внимательно. Затем, повернувшись к Юре, сухо спросил:

— А этого где прихватили? Почему его жизнью рискуете?

Бондаренко рассказал историю с Юрой. Лейтенант кашлянул.

— Это меняет дело, извини, старшина! — И обратился к прибывшим: — Располагайтесь, товарищи, а мы со старшиной обсудим ситуацию. У кого есть бинты, помогите раненым.

Группа расположилась на поляне. Кто чем мог оказывал помощь. Юра с Прохоровым подошли к лежавшему в тени сержанту. Лицо у него было забинтовано. Сквозь бинты слышалось невнятное бормотанье. Прохоров наклонился, пытаясь разобрать что-нибудь, но понять ничего не смог. Лежащий рядом боец пояснил:

— Опять он в горячке. Сегодня на немцев наткнулись, его автоматной очередью срезало. На руках несли. — Боец шевельнул плечом, поморщился от боли. — Спасибо лейтенанту, не растерялся, а то бы все там остались.

Он устал говорить, отвернулся, уставился в голубое небо и, помолчав, добавил с грустью:

— Эх, Никита Воробьев, не видать тебе своей милой Катерины, не купаться больше в родной Волге…

— Ты, друг, того, — упрекнул его Прохоров. — Рано себя хоронишь. Мы фашисту еще за все припомним. Что С плечом-то?

— Осколком гранаты трахнуло. Ломит, хоть криком кричи. Может, осколочек извлечешь, а? Я стерплю. Своим предлагал — боятся. Ножичек у меня имеется. Не так чтоб острый, но сгодится. На огоньке лезвие прокалить и… согласен? Зажигалка у меня тоже есть, бензинчику хватит.

Прохоров за свою жизнь курицы не тронул, а тут живой человек. Нет, не согласен. Воробьев обиделся. Глаза, вспыхнувшие было надеждой, погасли. Юре стало жаль его.