Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 3. - [137]

„И поля показались так дороги сердцу…“» (254). Девушки растерялись, не зная, как лучше ответить.

— Вам следует хорошенько обдумать ответ, но медлить тоже не стоит, — сказал кто-то из пожилых прислужниц, и старшая сестра, сочинив песню, поручила младшей записать ее:

«Ужель для того лишь,

Чтоб прическу свою украсить

Веткой цветущей,

Задержался весенний путник

У бедной хижины горной?

Право, „какие цветы привлекут теперь?.. “» (398).

Нака-но кими записала все это безупречно изящным почерком. Ветер гулял над рекой туда и обратно, перенося звуки музыки с одного берега на другой…

Скоро приехал Адзэти-но дайнагон, готовый согласно высочайшему повелению сопровождать принца Хёбукё в столицу, и окруженный еще более многочисленной свитой принц тронулся в обратный путь. Его спутники то и дело оглядывались, сожалея, что приходится расставаться с этим прекрасным местом, а сам принц утешал себя надеждой, что «когда-нибудь снова…».

Цветение было в самом разгаре, окрестные горы, окутанные легкой дымкой, представляли собой редкое по красоте зрелище, и немало китайских стихов и японских песен было сложено в их честь, но, к сожалению, я не потрудилась разузнать…

Недовольный тем, что столь поспешное возвращение помешало ему открыть девушкам свои чувства, принц Хёбукё стал часто писать к ним, уже не прибегая к помощи посредников.

— Отвечайте ему, — посоветовал Восьмой принц. — Постарайтесь только делать вид, будто не принимаете его излияний всерьез. А то он совсем потеряет голову. Этот принц славится на редкость пылким, изменчивым нравом. Трудно было ожидать, что он останется равнодушным, узнав о вашем существовании.

Отвечала принцу Хёбукё Нака-но кими, ибо Ооикими считала, что даже в шутку не может позволить себе…

В последнее время Восьмой принц казался особенно печальным. Как знать — не потому ли, что эта «томительная пора» (399) сама по себе располагала к унынию? Видя, что дочери его год от года становятся все прекраснее, он скорее огорчался, чем радовался. «Будь они безобразны, — думал он, — я еще мог бы примириться с тем, что им приходится жить в такой глуши». Денно и нощно преследовали его тягостные мысли, и сердце не знало покоя. К тому времени старшей сестре исполнилось двадцать пять лет, а младшей — двадцать три.

На тот год Восьмому принцу было предписано строгое воздержание. Томимый мрачными предчувствиями, он отдавал все свое время молитвам. Сердце принца давно уже не принадлежало этому миру, и помыслы целиком были сосредоточены на грядущем. Путь, перед ним лежащий, был ясен и чист, и лишь тревога за судьбу дочерей мешала его продвижению. Увы, близкие принца недаром предполагали, что при всей возвышенности его устремлений душа его не очистится даже в тот миг, когда придет пора расставаться с миром. Если бы нашелся человек, пусть даже заурядный, далекий от совершенства, но по крайней мере ничем не запятнавший своего имени, искренне готовый взять на себя заботы о его дочерях, принц немедля дал бы свое согласие. Когда б хоть одна из дочерей обрела надежную опору в жизни, он был бы спокоен за судьбу обеих, но, увы, до сих пор ему не встречалось человека, на которого он мог положиться. Его дочерям случалось получать любовные письма, иногда они привлекали внимание молодых паломников, останавливающихся на ночлег в их доме и желающих немного развлечься. Однако все эти молодые люди вели себя довольно высокомерно, как видно полагая, что к девушкам, живущим в такой глуши, вряд ли можно питать глубокие чувства, поэтому принц не разрешал дочерям отвечать им. У принца же Хёбукё, судя по всему, были весьма твердые намерения. Что ж, вероятно, именно так и было предопределено.

Той осенью Сайсё-но тюдзё получил звание Тюнагона. С каждым годом он становился все прекраснее, росло и его значение в мире, но тягостные думы все чаще омрачали чело.

Теперь он знал истину, но это еще более увеличивало его страдания. Право, легче было бы оставаться в неведении. Уносясь мыслями к последним дням Уэмон-но ками, он желал одного — целиком отдаться служению, чтобы облегчить бремя его и своих прегрешений. С трогательной нежностью опекая старую Бэн, он не упускал случая угодить ей, хотя и старался делать это незаметно, чтобы не возбуждать ничьих подозрений.

Однажды Сайсё-но тюдзё вспомнил, что давно не бывал в Удзи, и отправился туда. Была Седьмая луна. В столицу осень еще не пришла, но в окрестностях горы Отова дул холодный ветер, а склоны Макино начинали расцвечиваться осенними красками. Чем дальше в горы, тем прекраснее становился пейзаж, представавший его взору.

Восьмой принц был рад гостю более, чем когда-либо, и поспешил поделиться с ним своими тревогами.

— Я был бы вам чрезвычайно признателен, — сказал он, направляя разговор к предмету, более всего его занимавшему, — если вы найдете возможным наведываться к этим юным особам и после моего ухода. Смею ли я надеяться, что вы не оставите их своими заботами?

— Неужели вы думаете, что я забыл? Ведь мы уже говорили с вами об этом. Правда, я стараюсь избегать всего, что привязывало бы меня к этому миру, и мне нечего ждать от будущего, но, пока я жив, они могут во всем полагаться на меня. Это я вам обещаю, — сказал Тюнагон, и принц вздохнул с облегчением.