Повесть о фронтовом детстве - [35]

Пётр Иваныч по-прежнему упрямо смотрел на батю запавшими от усталости глазами и молчал. Рядом с ним стоял бледный Витя, и его глаза тоже были упрямыми. И остальные разведчики молчали, кто опустил голову, кто смотрел в окно или в стенку.

Не глядя ни на кого, батя вышел из хаты и громко хлопнул дверью.

8. ИДУ ЗА «ЯЗЫКОМ»

Совсем стемнело, когда разведчики стали собираться в поиск. На их тёмных обветренных лицах было одинаково злое, упрямое выражение. Даже у Яшки лицо было таким серьёзным, каким я раньше никогда не видел. В Витином лице появилось что-то жестокое, у бровей пролегла глубокая складка.

Я обязательно должен помочь нашим! Я вместе с ними буду! Хватит в тепле отсиживаться. Я тоже пойду за «языком». И никакого разрешения не надо спрашивать. Петру Иванычу теперь не до меня.

Двадцать четыре часа! Это же очень мало! Хотелось сейчас же броситься на передовую. Я не сводил глаз с Петра Иваныча. А он так же неторопливо, как и прежде, надевал маскхалат, набивал диски патронами, готовил гранаты, как всегда, проверял, хорошо ли разведчики собрались в поиск.

Я тоже стал собираться. Сигнальный пистолет был при мне. Из вещевого мешка я достал ракеты и спрятал за пазуху, чтобы они не промокли. Хорошо бы плащ-палатку надеть, но для меня она велика. Пойду так. Не сахарный, не растаю.

Разведчики ушли, и я постарался незаметно выбраться из хаты. Дождь изо всей силы хлестал меня по лицу, пилотке, гимнастёрке. Вода текла за воротник. Холодный ветер кусал руки, пробирал до костей. Но мне было не до дождя. Главное – идти за нашими, не терять их из виду. Глаза быстро привыкли к темноте, и я узнавал места, по которым уже раз бегал к передовой.

Обмундирование моё сразу же всё намокло, набухло, мешало идти. Грязь налипла на сапоги. Они скользили по траве, мокрой земле, трудно было удержаться, чтобы не упасть. Я боялся, что всё больше и больше отстаю от разведчиков. Злился на дождь и, согнувшись, пробирался вперёд.

Наконец мы спустились в ход сообщения. В траншее разведчики повернули вправо, к нашему наблюдательному пункту. Здесь было мало бойцов. Только часовые, завернувшись в плащ-палатки, стояли на своих постах. Стенки траншеи были скользкими, грязь чавкала под ногами. Разведчики растянулись длинной цепочкой. Неожиданно они повернули влево, к немцам.

– Стой, кто идёт? – прозвучал впереди негромкий голос.

– Свои, – так же негромко ответил Пётр Иваныч.

Разведчики остановились, сбились в кучу. Я притаился за изгибом.

– Ну, как там? – спросил Пётр Иваныч.

– Тихо, – ответил тот же голос. – Не шумят. Ребята и днём и сейчас смотрели. Мин не ставили. Только вы правее держитесь, в овраг не спускайтесь. Там один из наших лежит – подбили в пикете. Комбат звонил, приказал в случае чего поддержать вас огнём. Но вы уж постарайтесь потише.

– Где твои?

– Сидят справа и слева. Всё боевое охранение.

– Приготовились, – тихо приказал Пётр Иваныч. – Ползти за мной.

Зашуршали плащ-палатки. Разведчики один за другим выбирались из траншеи. Я переждал немного и там же, где они, выкарабкался наверх, прижался к земле и пополз. Грязь налипала на меня, набивалась в сапоги, я с трудом вытаскивал руки. Потом пошла мокрая тяжёлая трава. Она цеплялась за руки и ноги, резала ладони. Было слышно как капли сыпались с листьев на землю, трава шуршала при каждом моём движении.

Фрицы стреляли редко. Иногда пули пролетали недалеко от меня, шлёпались в воду. Справа короткими очередями бил немецкий пулемёт. Трассирующие пули светились в темноте. Всё время взлетали ракеты. Их неживой свет медленно тянулся по земле. Тогда я поднимал голову и напряжённо всматривался, искал наших. Но они так вжимались в землю, что я не успевал ничего разглядеть – ракеты уже гасли.

Шум дождя заглушал все звуки, и сколько я ни прислушивался, наших не было слышно. Они были где-то правее, впереди.

Я полз, полз и вдруг понял, что потерял их. Они куда-то исчезли, как сквозь землю провалились. Что делать? Кричать? Звать их? Нельзя. Это же передний край. Немцы близко. Я могу выдать наших.

9. Я ПОМОГУ НАШИМ

И тут начал стрелять немецкий пулемёт. Слева, совсем недалеко от меня. Он строчил изо всех сил в том направлении, куда уползли разведчики. Трассирующие пули летели за ними в темноту, точно хотели быстрее догнать их.

Это он! Тот самый! Пулемёт перед оврагом. Это он убил старшего лейтенанта Тимошенко!

– Стой! – крикнул я пулемётчику что было силы. – Стой!

Что придумать? Быстрее! Он же наших перестреляет. Пусть лучше по мне бьёт.

А пулемёт строчил и строчил.

Я рванулся к нему. Кобура ударила в живот.

Я выдернул пистолет из кобуры. Достал из-за пазухи тёплый патрон и вставил в ствол. Меня била дрожь нетерпения. Я отвёл курок назад и поставил на боевой взвод. Направил пистолет туда, где мелькало рваное пламя выстрелов, что было силы обхватил рукоятку и нажал на спусковой крючок.

Резким ударом отдачи руки отбросило назад и вверх. Ракета с шумным свистом прорезала тьму и полетела к пулемёту. В ушах зазвенело, зашумело. Запахло так противно, будто весь воздух выжгло порохом. Нечем было дышать.

И тут поднялась катавасия! Мой выстрел точно разбудил передний край. Началась беспорядочная стрельба. Стреляли и наши и немцы, не поймёшь, кто больше. Ракеты одна за другой поднимались в небо. Их свет заливал всё впереди. Несколько наших пулемётов ударили по этому, немецкому, и он замолчал. Начал стрелять другой. Пули с тонким визгом прошли над самой головой. Слышно было, как они шлёпались в грязь.