Повесть о белой медведице. Пират - [4]

На третий день пути, пошатываясь от усталости и голода, медвежонок набрел на белую чайку. Только белая чайка да ворон зимуют в этих краях. Птица отдыхала на низеньком торосе, и зверь, прежде чем увидеть ее, почуял терпкую вкусную струйку запаха.

Владыка Арктики - Голод впервые заставил медвежонка проявить смекалку. Он вспомнил, как мать подкрадывалась к тюленям. И проделал то же самое. Зашел с подветренной стороны, лег и, отталкиваясь задними лапами, по-пластунски пополз к цели. Предательски черневший нос закрыл правой лапой, а левой готовился нанести удар, потому что многие белые медведи - левши, хотя неплохо бьют и правой. Если птица шевелилась или вертела головою, зверь надолго замирал, как бы превращался в округлый кусок льдины, припорошенной снегом.

Его подвело нетерпение. Надо бы поближе подкрасться к чайке, чтобы настигнуть добычу в одном прыжке. Медвежонок же бросился на птицу метров за пять да вдобавок рявкнул для острастки. Чайка взлетела с паническим криком; стремительные воздушные потоки, как клочок газеты, унесли ее к облакам. Медвежонок задрал морду, вытянул губы трубочкой и прошипел с досады. К вечеру он увидел песца и погнался за ним. Но разве угонишься за легкой, быстроногой полярной лисицей, одетой в невесомую, с голубоватым отливом шубку? Песец словно забавлялся: подпускал медвежонка почти вплотную, затем мячиком отскакивал в сторону и вновь замирал; в черных смышленых глазах его резвились озорные чертики. Из озорства же песец, изловчившись, укусил медвежонка за ухо. Укус оказался очень болезненным, потому что зубы зверька были игольчатой остроты. Медвежонок взвыл от боли и бросился прочь, роняя на снег яркие красные капельки.

Через несколько часов пути зверь так устал и изголодался, что порыв ветра валил его с ног. По ледяному полю, освещенному луною и звездами, потянулись снежные змеи. Они скользили все быстрее и быстрее, на глазах утолщаясь, поднимая головы, и вскоре стали взлетать и кружить в воздухе. Разом растаяли звезды, как льдинки в горячей воде; яркое лунное око поблекло, потом растворилось в плотном, непроницаемом месиве. Невидимые упругие кулаки толкали медвежонка справа, слева, спереди, сзади и даже норовили швырнуть вверх. Он ткнулся лбом в массивный торос, обелиском стоявший на ледяном поле. Ноги подкосились сами собою. Зверь лег и свернулся калачиком. Сверху, будто кто крупу из мешка сыпал, лились смерзшиеся дробинки снега. Вскоре пурга накрыла медвежонка. Сначала на поверхности различалась складка-бугорок, но ураганный ветер старательно проутюжил ее. Когда через двое суток разбойница пурга угомонилась, на том месте, где был заживо погребен медвежонок, высился огромный, до самой макушки тороса, лебяжий белизны сугроб.

Медведица ступала неспешной, сытой поступью. Аккуратная, обтекаемой формы голова ее на длинной мощной шее равномерно покачивалась из стороны в сторону. Так, не останавливаясь, она могла пройти многие десятки километров. Рядом семенил ее медвежонок. Иногда он с веселым рявканьем бросался к торосам, вскарабкивался на вершину и катился оттуда на заду, крепко упершись в снежный наст расставленными передними лапами. Если торос был очень высок, а спуск крут, мать подбегала к подножию и ловила детеныша лапами. Дурашливый медвежонок, набрав большую скорость, мог расшибиться или распороть себе брюхо об острые льдины, торчавшие повсюду на пути. После особенно рискованных трюков она наказывала несмышленыша: ударяла его лапой по морде с такой силой, что медвежонок с визгом отлетал в сторону; если рядом были разводья, хватала его лапой и окунала головой в воду. Некоторое время он обиженно плелся за матерью, шипел на громадные, как тумбы, задние ноги, потом, облюбовав очередной торос, мгновенно забывал побои и с радостным рявканьем прыгал к нему в сугробах, подбрасывая округлый зад. Мать останавливалась и, любуясь им, провожала его грустными глазами. Она помнила, помнила тот ужасный весенний шторм, когда погиб второй ее детеныш, раздавленный вздыбившимися льдинами…

Звери были сытые, отдохнувшие. Вчерашним вечером они отменно поужинали жирной нерпой, которую съели целиком, даже со шкурой. Желудки белых медведей подобны жерновам: все перетрут, все переварят. Затем они спали до позднего утра; чтобы детенышу не было холодно, мать обхватила его ляжками. В полудреме тот изредка отыскивал губами теплый сосок и, чмокая от удовольствия, пил тягучее, крепко пахнущее рыбьим жиром молоко.

Опыт подсказывал медведице, что ощущение сытости быстро проходит, что разумнее не ожидать голодных спазм, а начать охотусейчас, немедленно. Лучше впрок добыть себе пищу. Этой премудрости ее научила Арктика. Она испытала на собственной шкуре, что значит бродить во льдах с пустым желудком по полторы недели кряду. Поэтому медведица иногда рывком поднималась на задние лапы и подолгу крутила головою, нюхая расширенными ноздрями воздух. Чутье у зверя превосходное, терпкие запахи он улавливает за десять - двенадцать миль. Изредка медведица забиралась на высокий торос и с возвышения обозревала окрестности. Природа наделила ее неплохим зрением, темневшего на снегу тюленя она различит за версту. Полярная ночь для глаз не помеха: белый медведь, подобно сове, видит и в темноте.