Повесть моей жизни. Воспоминания. 1880 - 1909 - [84]

— Ну, если так, приводите ее, постараюсь, чтобы ей было возможно лучше у нас.

Через несколько дней Александр Иванович опять пришел к нам. На этот раз с ним была Прасковья Семеновна.

Я была поражена ее сходством с Авдотьей Семеновной. Она была старше Авдотьи Семеновны лет на шесть и, несмотря на то, что ей пришлось пережить, она не казалась старше своего возраста.

Да и отзыв о ней Александра Ивановича оказался не вполне правильным. Она действительно была чрезвычайно сильным и волевым человеком, но никак нельзя сказать, чтобы люди для нее не существовали и она бы не замечала окружающих.

В первые дни ее жизни у нас я старалась держать детей как можно дальше от нее, правда, это было нелегко в нашей маленькой квартирке. Но она сама очень скоро стала подзывать их, ласково с ними разговаривала, играла, и они освоились с ней так, что и отходить от нее не хотели. А у меня щемило сердце, когда я видела ее с ребенком на коленях.

В наших делах и интересах она тоже принимала деятельное участие, подробно расспрашивала Ангела Ивановича про журнал, разделяла его негодование на цензуру, портившую какую-нибудь нужную статью. Словом, вовсе не уходила в себя и не отстранялась от окружающей жизни, вызывая во мне все большее уважение к ней.

Мы были очень огорчены, когда через некоторое время опять пришел Александр Иванович и заявил, что Прасковье Семеновне пора менять квартиру.

До сих пор наша квартира считалась благополучной, мы с мужем не замечали слежки. А теперь у наших ворот появились какие-то подозрительные личности, внимательно осматривавшие входящих во двор.

Как ни грустно было расставаться с Прасковьей Семеновной, мы понимали, что она слишком многим рискует, и, если наша квартира стала для нее опасна, значит нужно ее покинуть.

В тот же вечер Писарев увел Прасковью Семеновну к кому-то на Николаевскую улицу, оставив мне ее новый адрес.

Нам стало как-то пусто в нашей квартире, и я на другой же день пошла проведать ее, воспользовавшись предлогом, что она никак не изменила своей внешности, даже не сменила платка, который всегда носила на голове. Я понесла ей свой, чтобы перемениться с нею.

Эти дни полнились крупными событиями. 24 января скоропостижно умер Н. К. Михайловский, и в литературном кругу это вызвало большое волнение. Дядя мой был потрясен его смертью. У него сделался сильнейший сердечный приступ, и он слег.

Вероятно, смерть Михайловского произвела бы еще более сильное впечатление, если б в этот же день не разразилась сенсация, потрясшая весь мир.

Япония, не объявляя войны, напала на Порт-Артур и пустила ко дну несколько наших судов, стоявших у причала.

Началась русско-японская война.

Через день хоронили Н. К. Михайловского. Он жил в одном доме с дядей, на Спасской улице. Нести его должны были по Николаевской, где он прожил перед тем долгие годы. Я, конечно, была на похоронах, тем более что дядя лежал больной и тетя не могла его оставить.

Идя за гробом, я посматривала кругом и вдруг в воротах дома, где только вчера была, я увидела знакомую фигуру высокой женщины, одетой по-мещански, с моим платком на голове.

Какое безумие! Похоронную процессию Михайловского сопровождали, конечно, десятки шпионов. Им было поручено установить, кто его провожает и как ведут себя провожающие.

На кладбище они должны были записать все речи, чтобы установить, не будет ли противоправительственных призывов или возгласов. Теперь, когда началась война, это казалось властям особенно важным.

И вот на глазах всех этих шпионов, Прасковья Семеновна, которую искали по всему городу, спокойно стояла на улице, видная каждому, кто бы дал себе труд взглянуть на ворота дома, где она скрывалась.

Я страшно волновалась, пока процессия медленно проходила мимо этого дома. Я старалась не оглядываться, не привлекать внимания к злополучным воротам. Они, казалось мне, должны были интересовать всех. Но искоса я не спускала с них глаз, рискуя наступить на ноги идущих впереди.

Наконец, процессия миновала дом, и никто не отделился от нее и не подошел к кучке женщин у ворот и не пригласил за собой одну из них.

Возможно, чрезмерная открытость поведения Прасковьи Семеновны и спасла ее. В голову не могло придти, что вот так среди бела дня она будет стоять на людной улице на виду у всех.

Я потом попеняла ей за ее неосторожность, но она спокойно ответила мне:

— Не могла же я не проводить Николая Константиновича.

И сказала она это так твердо, что я замолчала.

В связи с этим мне вспомнился один курьез. Ангела Ивановича как раз в это время одолевал один студент, мнивший себя математическим гением.

На другой день после похорон Михайловского он зашел к нам днем, когда Ангел Иванович был в редакции. Я спросила его, не может ли он сказать, какое у него дело к Ангелу Ивановичу. Он с готовностью начал объяснять. По его мнению, он сделал величайшее открытие в математике и дал заметку об этом в издание Академии наук. Но ближайшая книжка Известий Академии выйдет только через месяц, а мир не может ждать еще месяц обнародования этого открытия. Между тем, он знает, что «Мир Божий» выходит аккуратно 1-го числа. Сегодня 28-е, значит, через 3 дня журнал выйдет, и его открытие, напечатанное в нем, увидит свет.