Повесть моей жизни. Воспоминания. 1880 - 1909 - [49]

Ни один из них не пошатнул воззрений другого, несмотря на всю их убежденность и страстность, подогреваемую еще больше присутствием целой плеяды увлеченных слушательниц.

К концу первого полугодия моей курсовой жизни в Петербург приехал мой отец. Вообще он нередко бывал в Петербурге. Я ему всегда очень радовалась. А когда я поселилась самостоятельно с тремя подругами, его приезд стал праздником не только для меня. Бюджеты у нас были очень ограничены, не более 25–30 рублей. Этого хватало в то время и на плату за комнату (10 р.), и на обед (9 р.), и на чай, сахар и хлеб (3–4 р.), и на конку, и на покупку лекций, и на стирку и баню (2 р.). Но лишнего не оставалось ничего. Так что позволить себе что-нибудь, кроме самого необходимого, мы никогда не могли.

Отец старался всячески побаловать нас. К чаю появлялись масло, сыр, закуски, сладости. Мы с наслаждением ели сами и угощали приятельниц. Отец мой очень меня любил и старался по возможности продлить свое пребывание в Петербурге. Но в этот его первый приезд лекции уже кончались, и я получила от тети деньги на дорогу в Нижний, чтобы провести Рождественские каникулы дома. Я невероятно обрадовалась. За три с половиной месяца жизни отдельно от семьи я так стосковалась, что не могла дождаться отпускных дней. А служебные дела отца задерживали его еще дня на два. Он уговаривал меня подождать его, чтобы мы могли вместе доехать до Москвы. Но мысль отсрочить еще на два дня свидание с тетей и дядей привела меня в такое отчаяние, что я не могла удержаться от слез. Отец не настаивал, но я видела, как ему обидно и грустно. Мне было жалко его, и все-таки, что я могла сделать? Моей настоящей семьей были как-никак тетя с дядей. С ними я была связана такими неразрывными нитями любви, что даже кровные узы были перед ними бессильны. Отцу приходилось примириться с этим. У него была вторая семья, в которую я не входила. Он помнил, что моя мать еще при жизни отдала меня своей сестре, и он не мог возражать против этого.

Так мы и поехали врозь с ним.

Мои подруги по Курсам не уезжали на Рождественские каникулы, и, когда я вернулась к 10 января, оказалось, что три из них успели за это время уйти из общежития и устроиться на частной квартире. Они позаботились и обо мне, там же наняв комнату и для меня. Я была страшно рада. Хозяйка обещала давать нам и обед за те же девять рублей, какие мы платили на курсах.

В первый же день по приезде мы с подругами уплатили за квартиру и обед по 19 рублей за месяц вперед.

И вдруг!..

Сойдясь вчетвером к обеду, мы увидели, что у подававшей нам обед кухарки… проваленный нос. Я совсем недавно от гимназических подруг — теперь учениц фельдшерской школы — узнала, что это значит. Но, конечно, узнала далеко не все, что надо было бы знать, и меня охватила паника.

Менять квартиру было уже поздно, ведь деньги мы отдали вперед. Да и кухарка не оказывала нам никаких услуг и комнат наших не убирала. Мы сочли, что не особенно рискуем. Но есть приготовленный ею обед мы были не в состоянии. И вот начались наши мытарства, продолжавшиеся целый месяц. Мы стали лавировать. Каждый день мы сообщали, что получили «приглашение на обед». В обеденное время мы уходили из дома и бродили по Васильевскому острову, пока не находили, что пора «вернуться с обеда». Но такие прогулки не насыщают. Просить у родных лишних денег ни я, ни мои подруги не считали возможным. Мы ограничивались покупкой французской булки и раз в два дня полуфунта колбасы. Вернувшись, мы пили чай.

Легко себе представить, с каким восторгом мы встретили моего отца, приехавшего к концу этого «постного месяца». Я, правда, постеснялась рассказать ему, в чем дело, но на закуски и сласти, которыми он нас щедро угощал, мы набросились с исключительной жадностью.

Красный крест. Волнения на Курсах

В первый же год моей курсовой жизни Н. Д. Соколов свел меня с организацией, в которой я деятельно участвовала все время, пока она существовала, — с «Обществом помощи ссыльным и заключенным», или «Политическим Красным крестом». Я прошла в ней по всей ее иерархии. Сначала я была сборщицей пожертвований на Высших женских курсах, потом представительницей Высших женских курсов в Центральном бюро, его секретарем, казначеем и, наконец, председательницей Центрального бюро.

Эта работа меня сразу захватила. Я считала своим долгом привлечь к ежемесячным, хотя бы минимальным вспомоществованиям, всех своих однокурсниц и аккуратно собирала их взносы. Как ни странно, это мне удавалось, по крайней мере, в течение двух лет. Вероятно^ так увлеклась не только из-за симпатичной мне цели общества, но и потому, что это была первая общественная функция, которую я исполняла, и я за честь считала не ударить в грязь лицом.

В этот же первый год студенческой жизни мне пришлось принять участие в первой у нас курсовой «истории».

Время было тихое, никаких студенческих волнений ни в Петербурге, ни в Москве не происходило. Мне здесь не повезло. И до моего поступления на Курсы, и после окончания их, «волнения», как правило, сопутствовали студенческой жизни. Не могу скрыть, бабушка моя была отчасти права: надежда принять участие в настоящей студенческой «истории» играла не последнюю роль в моем стремлении на Курсы.