Повесть моей жизни. Воспоминания. 1880 - 1909 - [42]

Несмотря на свой роман, я с радостью согласилась — слишком заманчивой представлялась перспектива. А вернувшись, я успею наверстать потерянное время.

Москва встретила меня радушно. Сестры, брат и мачеха отнеслись ко мне очень тепло. Отец всячески старался меня развлечь, водил нас в театры. Мачеха подарила брошку — у меня еще никогда не было никаких украшений.

Но вот жизнь подруг-курсисток как-то не удовлетворила меня, хотя состоялось знакомство с несколькими студентами и была даже вечеринка. Ученье на курсах представлялось мне чем-то весьма серьезным и важным, а они, видимо, своим занятиям придавали очень мало значения. Недаром мне не хотелось на фельдшерские курсы. Они часто пропускали лекции, дома ничем не занимались, и почти все время у них уходило на чаепития со студентами.

Интересно было, конечно, пойти на настоящую студенческую квартиру. Хотя разговоры показались мне мало содержательными, а на вечеринке пели все те же украинские песни, что и у нас. Никаких принципиальных споров так и не затеялось. Должно быть, все присутствующие придерживались одинаковых взглядов.

Когда приехала тетя, я без особого сожаления оставила Москву и уехала с ней во влекущий меня Петербург.

Первый раз я ехала туда взрослой. Остановиться мы должны были на этот раз у дяди Иннокентия. Это меня очень интриговало. С ним жили два его молодых пасынка. Оба уже окончившие университет — один врач, другой чиновник, и сын, правда еще школьник, гимназист.

В их семье мне все сразу очень понравилось. Молодежь оказалась веселой, оживленной. Сам дядя Кеня был еще так молод и, как дядя Николай Федорович, обладал большим остроумием, хотя несколько иного характера, не таким непосредственным и непритязательным, но, пожалуй, более тонким и острым. И гости у них бывали тоже все молодежь, но молодежь уже взрослая и какая-то более интересная, чем наши милые статистики. Разговоры их отличались большим блеском и содержательностью.

Единственно, кто мне мало нравился и сильно смущал — это моя тетушка, хотя и она приняла меня приветливо и ласково. Я чувствовала в ней что-то чуждое, и мне казалось, что она пытается придать жизни семьи иной, не свойственный Анненским, тон. Не нравилось мне и то, что на стол у них подавал лакей в белых перчатках. Правда, я скоро убедилась, что этот лакей Аре-фа был простой и славный украинский парень, вывезенный ими из Киева. Лакейство, несмотря на все старания Дины Валентиновны, к нему совершенно не прививалось. От лакея у него были только белые нитяные перчатки. В остальном он сохранил и своеобразный русско-украинский язык, и непосредственность обращения деревенского парня.

Из всей семьи до некоторой степени усвоил тон хозяйки только младший сын Валя, и то больше по присущей ему лени.

Сидя за обедом, он вдруг заявлял:

— Арефа, налей мне воды.

Меня это возмущало.

— Валя, — вмешивалась я, — как тебе не стыдно. Ведь графин с водой перед тобой. Неужели ты не можешь сам налить?

Но Дина Валентиновна сейчас же обрывала меня:

— Оставь, пожалуйста, Таня. Арефа здесь именно для того, чтобы нам прислуживать.

Дядя Кеня отпускал какую-нибудь шутку. Остальные смеялись, и инцидент был исчерпан.

Вне обеда никто не обращался с Арефой, как с лакеем, и сам он чувствовал себя, как в родной семье. Он прожил у Анненских несколько десятков лет, женился, народил кучу детей, которые жили и воспитывались тут же. Ушел он только после смерти Иннокентия Федоровича и Дины Валентиновны.

Мне было очень весело, легко и свободно среди всей этой молодежи, никуда не хотелось уходить.

Только один совершенно неожиданный визит смутил меня. Как-то Арефа заявил мне:

— Туточки к вам, Танечка, пришла какая-то дивчина.

Никаких знакомых «дивчин» у меня в Петербурге не было. С удивлением выйдя в переднюю, я встретила совершенно незнакомую девушку.

— Я такая-то, — представилась она. — Вы, вероятно, слышали обо мне от… — и она назвала имя того, с кем у меня начинался роман.

Имя ее я, действительно, слышала, хотя совсем не от него. Он о ней никогда не упоминал.

Неприятно смущенная, я позвала ее в нашу с тетей комнату, радуясь одному — что тети не было дома.

Несколько минут мы обменивались обязательными вступительными фразами.

Наступило молчание. Не хотелось прерывать его. И вдруг она обратилась ко мне:

— Я слышала, что вам нравится Н. К. Вы ему тоже нравитесь. Ему необходимо жениться. Выходите за него замуж.

Я почувствовала прилив бурного негодования.

— Если ему почему-то необходимо жениться, так и выходите за него сами! Вы же его невеста, а не я.

Я знала, что у нее в Петербурге был роман с другим сибиряком, который увлекал ее гораздо больше. Она, очевидно, сделала отчаянную попытку избавиться от своего жениха.

Мне было и смешно, и досадно. Легкая влюбленность, сильно потускневшая за время путешествия, улетучилась в один миг.

— Да ведь он же вам нравится, — настаивала она.

— Нравился, — ответила я. — А теперь перестал. Притом я хочу учиться, а вовсе не заводить семью.

И я быстро перевела разговор на другие темы, стала расспрашивать ее, довольна ли она курсами и когда кончает их.

Она посидела еще несколько минут и стала прощаться.