Повесть, которая сама себя описывает - [5]

Но не больше недели. А через неделю вот что вышло.

Решили они, придя с поля, клюкнуть. И послали в сельпо одного мальчика, которого прежде не посылали из-за его инфантильной внешности. Звали его Вова (точнее, Вовчина Позорный, или Доход), а был он похож на Шурика из гайдаевских фильмов, с той разницей, что носил очки с линзами совершенно невероятного минуса и при малом росте был нечеловечески худ. В общем, этакий студент-отличник из анекдотов. Вот он возвращается — без продукта и чрезвычайно смущенный. И рассказывает, что там произошло.

Оказывается, когда он попросил бутылку портвейна и коробку «Беломора», продавщица взглянула на него, горестно всплеснула руками, а потом выпучила глаза и стала орать. Она орала, что вот вам родители деньги дают не на это! Что, может быть, на конфеты и печенье. Вероятно, на свежее деревенское молоко, усиленное питание и на лекарства! А вы бухаете! Иди отсюда. И с того дня, как продавщица увидела Вовчину, в душе ее что-то надломилось. Она перестала отпускать зелье городским школьникам. Так разложение прекратилось. А у них хватило ума не проболтаться, из-за чего это произошло. А то бы от девятиклассников досталось не Вовчине, а тем, кто его послал, то есть им.

Нет, Олег не был таким несусветным лохом, как Вовчина. Он был юноша более чем симпатичный, прямо скажем — писаный красавчик, притом с прекрасной фигурой, стройный, с тонкой талией и широкими плечами (он в одиночку упорно качался уже несколько лет и достиг немалых успехов). Но ростом не вышел, и растительности на его девичьи красивом личике не имелось, отчего и могли возникнуть проблемы с покупкой спиртного.

Однако городская продавщица оказалась на высоте своего предназначения. Крашеная блондинка средних лет, вся в норковой шапке и золоте, скользнула по Олегу — кажется, понятным ему взглядом, — но ничего не сказала и через минуту брякнула бутылки на грязный пластмассовый прилавок. Олег смел их в сумку, торопливо застегнул «молнию» и, облегченно вздохнув, поспешил на выход.

— Сдачу забери!

«Вот и засыпался!» — покрывшись холодным потом, понял Олег. Медленно обернулся. Продавщица смотрела на него с неприкрытой насмешкой. Втянув голову в плечи, он рванулся к прилавку. Боясь поднять глаза, сгреб мелочь в ладонь и, не глядя, высыпал более на пол, нежели в карман. Хотелось бежать, но это было бы совсем уже подозрительно, и он заставил себя присесть и собрать монетки — хотя бы те, которые были в поле зрения продавщицы.

Открыв дверь, выскочил из магазина, как из парилки: мокрый и тяжело дыша. Очутившись на улице, с ужасом вспомнил, что выходить-то следовало с максимальными предосторожностями. Он быстро пошел в сторону, противоположную своему подъезду. Кажется, пронесло… Кажется — потому что Олег так и не решился оглянуться. Чтобы немного успокоиться и потеряться из вида, он прошел несколько кварталов, а потом, развернувшись, окончательно направился домой. Весело насвистывая, шел восвояси. Теперь точно пронесло. Дело сделано. Так он думал, но глубоко ошибался. Весь его анабазис был отслежен поминутно и пошагово, даже самые тайные его мысли — все было известно незримому соглядатаю.

Но он этого не знал и весело насвистывал: настало время собирать вещи. И очень хорошо, что папешник убрался, — теперь Олег Кашин начал собирать рюкзак по-настоящему. Туда, почти на самое дно, легли рядком да ладком бутылка водки и бутылка вина. А на самое дно легла упаковка клофелина, три веревки и две старые наволочки.

Глава вторая. Станционный смотр

Стива так редко ездил в трамваях, что всякий раз успевал крепко подзабыть предыдущий. Поэтому любую его поездку в трамвае можно считать первой.

Представьте же себе, что это такое: юноша в шестнадцать лет впервые в трамвае! Интересно? Еще как! Кому интересно? Да Стиве интересно! А остальным пассажирам? А им хоть бы хны! Вот уроды гребаные.

А что поделаешь, если ездить в трамвае ему было решительно некуда. Школа стоит буквально что в двух шагах от дома, на той же набережной.

Даже не в двух, а Стива однажды точно измерил шагомером — в двухстах четырнадцати. Ну, может быть, чуть подальше. Потому что он тогда стал измерять и не выдержал характера. Он посмотрел — а на шагомере было около двухсот, и до школьного двора осталось совсем немного. Ну, он и стал шагать как можно шире, чтобы уложиться в сакраментальное расстояние двести десять шагов до Мавзолея Ленина, даже штаны порвал. «Адидас», между прочим, штаны! Другой бы на его месте вообще повесился. Но все равно не дотянул, получилось двести четырнадцать. Но один хрен.

Три других, после школы и дома, наиболее посещаемых им места — кинотеатр, дискотека и спортивная секция — были лишь ненамного дальше: на противоположной стороне набережной — в киноконцертном театре «Космос», еще раз в киноконцертном театре «Космос» и на спортивной базе «Динамо» соответственно. Все рядом — какие уж тут трамваи.

На дни рождения к одноклассникам и одноклассницам удобнее всего было ездить в такси. Назвал географический адрес — и тебя доставили в лучшем виде прямо по назначению. И быстро, и не надо искать, где та улица, где тот дом. Таксисты же относились к Стиве с неизменной теплотой, потому что расплачивался он не деньгами, а специальными такими талончиками «на поездку в такси», что почему-то чрезвычайно нравилось водителям. Говорят, что это как-то связано с учетом расходования бензина. На дачу он ездил с родителями и шофером на «Волге» или, если на батюшку находило лично порассекать, на «Ниве». Но ездить на дачу Стива не любил.