Поверженные буквалисты - [60]
13/VII 1940 г.
Как видим, мой перевод Поэм Байрона был встречен весьма сочувственно и расценен достаточно высоко.
Сверх этого мною переведены все 8 Драм Байрона. Шесть из них идут в очередном Однотомнике Байрона в Гослитиздате. Об этом переводе имеется внутренняя рецензия проф. А.А. Аникста. Вот что он пишет:
«Георгий Шенгели давно и плодотворно работает над переводом произведений Байрона. Его переводы поэм и “Дон Жуана” свидетельствовали о новизне подхода к задаче. Шенгели поставил себе целью максимальное приближение к духу и смыслу оригинала, что ему в основном несомненно удалось… Чтобы оценить работу Шенгели, я сравнивал его переводы драм с переводами Зарина, Холодковского и др., а также с томиком “Мистерий”, переведенных Шпетом… Шенгели передал и мощь, свойственную байроновскому белому стиху, и его поэтические особенности… Переводы драм, сделанные Шенгели, не только лучше передают поэтическое звучание, но и точнее передают смысл драматической поэзии Байрона. Смысловая точность вообще качество, присущее поэтическим переводам Шенгели… Очень хорошее впечатление производит то, что, при всех индивидуальных отличиях, в переводе Шенгели все драмы звучат, как произведения одного стиля… Я высоко ценю прежние работы Шенгели, но перевод драм это – наиболее “убедительные” из всех его переводов Байрона. Считаю их… вкладом в нашу поэтическую переводную литературу».
14/VII 1948 г.
Кроме того: один из крупнейших работников Министерства иностранных дел СССР (имя я здесь не называю, но могу назвать в надлежащей обстановке), знающий английский язык так, как его знает не всякий оксфордский профессор, дал себе труд прочитать мой перевод «Манфреда» параллельно с подлинником и с бунинским переводом – и безоговорочно признал победу за мной.
Буквально то же проделал гослитиздатский редактор Н.В. Банников, сличивший с оригиналом и с бунинским переводом мой перевод «Каина» и пришедший к тому же выводу. А о бунинских переводах Байрона сказано в новом издании БСЭ (статья «Бунин»), что они «мастерски сделаны».
Таким образом, очевидно, что у меня и с Драмами Байрона вышло неплохо.
Далее мною был переведен весь «Чайльд Гарольд». Внутренние издательские рецензии об этой работе мне неизвестны. Уже в недавнее время, когда началась травля, этому переводу оказал яростное сопротивление редактор однотомника Байрона Израиль Миримский (в дальнейшем отстраненный от этой редактуры), опиравшийся на конкурирующий перевод Вильгельма Левика. К атаке присоединился и самозванный критический «ареопаг», именовавший себя «комиссией по качеству» и возглавленный Ревеккою Гальпериной и Эсфирью Бэр. Однако, главная редакция и редакция однотомника приняли всё таки мой перевод, который и включен в однотомник.
Таким образом, и с «Чайльд Гарольдом» я не потерпел неудачи.
ВНОВЬ СПРАШИВАЕТСЯ: правдоподобно ли, чтобы при этих предпосылках я так безнадежно провалился с ДЖ, о переводе которого я мечтал с юности и над которым работал 5 лет?
Не вернее ли предположить, что критик, так «разносящий» эту работу, вступает в противоречие с истиной?
Но ведь бывает, что данный автор вообще удается переводчику, а данная вещь – нет?
Бывает!
Но посмотрим.
О моем переводе ДЖ была внутренняя рецензия известного знатока европейской поэзии А.К. Дживелегова. Этой рецензии у меня нет, но я ее читал. Ее несомненно помнит тогдашний директор Гослитиздата П.И. Чагин, именно на основании этой рецензии, безусловно положительной и рекомендовавшей перевод к изданию, заключивший со мною договор.
Затем была еще внутренняя, весьма обширная рецензия проф. М.Д. Заблудовского, копия которой имеется у меня. Вот что он пишет:
«Шенгели мастерски выдерживает характерную для Байрона в ДЖ манеру шутливо-задушевной болтовни с читателем и, в отличие от Козлова, сохраняет прямые обращения поэта к читателю, реплики “в сторону”, замечания в скобках, – т. е. сохраняет байроновскую иронию и непринужденность, которые большей частью пропадают у Козлова.
Но самое ценное и самое главное в переводе Шенгели – его точность, причем точность, достигнутая не закланием русского языка, русского стиха или здравого смысла, а путем тщательных изысканий наиболее адэкватных образов, наиболее подходящих эквивалентов.
В смысле точности, сохранения полноты и богатства содержания подлинника и его формы перевод Шенгели значительно превосходит перевод Козлова, просто несоизмерим с ним и, насколько можно судить по образцу [вся первая песнь. – Г. Ш.], перевод в целом явится ценным достижением нашей литературы, откроет нашему читателю Байрона по новому».
20/XI 40 г.
По выходе ДЖ в «Советской книге» (№ 3, март 1948 г.) появилась рецензия Э.Е. Левонтина. Вот что он пишет:
«…его октавы живы, они дышат, передают самый дух подлинника… Лексика ДЖ поражает своим многообразием. Словарь, свойственный лирическим балладам, соседствует в романе с самыми “низкими” словами, вплоть до воровского жаргона; язык сатирического гротеска перемежается со словарем правоведа или военного специалиста. Задачей переводчика было передать такое многообразие средствами русского языка. Шенгели успешно разрешил ее… В русском тексте возникает образ Суворова, адэкватный образу подлинника… Создал ли Шенгели в конечном итоге наиболее близкий к подлиннику перевод? Мы можем ответить на этот вопрос положительно. Переводчик исследовал все компоненты подлинника: язык, острословие, фабулу, форму, отдал себе отчет в идейном назначении ДЖ и передал это средствами богатого русского поэтического языка. Успех Шенгели является успехом всей школы советского перевода».
В агитационной брошюре разоблачается Национал-Социалистическая Немецкая Рабочая Партия как политическая партия крупного германского финансового капитала — империалистической буржуазии. Автор выявляет и описывает основные вехи истории фашизма в Германии.
Книга представляет собой результат многолетних исследований автором, одного из сложнейших периодов истории Древнего Рима. В ней рассматриваются те аспекты социально-политического развития Римской империи в III в. н. э., которые являются предметом спора современных антиковедов. На основании свидетельств исторических источников автор показывает роль важнейших политических институтов римлян — сената и армии — в социально-политической жизни римского государства в III в. н. э., пытается решить вопрос о правомочности утверждении антиковедов относительно провинциального сепаратизма в империи в кризисный век ее истории, предлагает новую трактовку ряда теоретических аспектов проблемы кризиса III века в Римской империи.
Книга отечественного ученого-антиковеда, доктора исторических наук, профессора М. Г. Абрамзона является первым в современной историографиии обстоятельным исследованием, посвященным более чем двухсотлетней истории организации римской провинции в одной из областей Малой Азии — Киликии. В период со II в. до н. э. по I в. н. э. эта область играла чрезвычайно важную роль в международных отношениях на Ближнем Востоке и занимала особое место в системе владений Рима. Опираясь на богатый фактологический материал — сведения античной традиции, данные эпиграфики, археологии и особенно нумизматики, — автор подробно реконструирует все перипетии исторических событий, происходивших в Киликии в эпоху «мирового владычества» римлян.
Книга "Под маской англичанина" формально не является произведением самого Себастьяна Хаффнера. Это — запись интервью с ним и статья о нём немецкого литературного критика. Однако для тех, кто заинтересовался его произведениями — и самой личностью — найдется много интересных фактов о его жизни и творчестве. В лондонском изгнании Хаффнер в 1939 году написал "Историю одного немца". Спустя 50 лет молодая журналистка Ютта Круг посетила автора книги, которому было тогда уже за 80, и беседовала с ним о его жизни в Берлине и в изгнании.
В интересной книге М. Брикнера собраны краткие сведения об умирающем и воскресающем спасителе в восточных религиях (Вавилон, Финикия, М. Азия, Греция, Египет, Персия). Брикнер выясняет отношение восточных религий к христианству, проводит аналогии между древними религиями и христианством. Из данных взятых им из истории религий, Брикнер делает соответствующие выводы, что понятие умирающего и воскресающего мессии существовало в восточных религиях задолго до возникновения христианства.
Понятие «человек» нуждается в срочном переопределении. «Постчеловек» – альтернатива для эпохи радикального биотехнологического развития, отвечающая политическим и экологическим императивам современности. Философский ландшафт, сформировавшийся в качестве реакции на кризис человека, включает несколько движений, в частности постгуманизм, трансгуманизм, антигуманизм и объектно-ориентированную онтологию. В этой книге объясняются сходства и различия данных направлений мысли, а также проводится подробное исследование ряда тем, которые подпадают под общую рубрику «постчеловек», таких как антропоцен, искусственный интеллект, биоэтика и деконструкция человека. Особое внимание Франческа Феррандо уделяет философскому постгуманизму, который она определяет как философию медиации, изучающую смысл человека не в отрыве, а в связи с технологией и экологией.
Рынок искусства – одна из тех сфер художественной жизни, которые вызывают больше всего споров как у людей, непосредственно в нее вовлеченных, так и у тех, кто наблюдает за происходящим со стороны. Эта книга рассказывает об изменениях, произошедших с западным арт-рынком с начала 2000‑х годов, о его устройстве и противоречиях, основных теоретических подходах к его анализу. Арт-рынок здесь понимается не столько как механизм купли-продажи произведений искусства, но как пространство, где сталкиваются экономика, философия, искусство, социология.
Книга посвящена конструированию новой модели реальности, в основе которой лежит понятие нарративной онтологии. Это понятие подразумевает, что представления об истинном и ложном не играют основополагающей роли в жизни человека.Простые высказывания в пропозициональной логике могут быть истинными и ложными. Но содержание пропозициональной установки (например, «Я говорю, что…», «Я полагаю, что…» и т. д.), в соответствии с правилом Г. Фреге, не имеет истинностного значения. Таким образом, во фразе «Я говорю, что идет дождь» истинностным значением будет обладать только часть «Я говорю…».Отсюда первый закон нарративной онтологии: мы можем быть уверены только в том факте, что мы что-то говорим.
Взаимоотношения человека и природы не так давно стали темой исследований профессиональных историков. Для современного специалиста экологическая история (environmental history) ассоциируется прежде всего с американской наукой. Тем интереснее представить читателю книгу «Природа и власть» Йоахима Радкау, профессора Билефельдского университета, впервые изданную на немецком языке в 2000 г. Это первая попытка немецкоговорящего автора интерпретировать всемирную историю окружающей среды. Й. Радкау в своей книге путешествует по самым разным эпохам и ландшафтам – от «водных республик» Венеции и Голландии до рисоводческих террас Китая и Бали, встречается с самыми разными фигурами – от первобытных охотников до современных специалистов по помощи странам третьего мира.