Повелительница львов - [48]

По распоряжению Байи все двери были открыты, причём в самом буквальном смысле, ибо она действовала как наша посредница. В один из дней, когда Генрих отправился молиться — снова приближалось Рождество с недельным постом, — милорд Суффолк присутствовал на каком-то министерском заседании в Вестминстерском дворце и ему понадобилось выйти в туалет. К сожалению, туалет на первом этаже оказался заваленным каким-то хламом, и он вынужден был с ругательствами подняться на второй этаж. Этот туалет находился возле королевских покоев и даже соединялся с ними, для моего и короля удобства, пустынным коридором. Как только Суффолк оказался в туалете, Байи провела его в мою опочивальню.

Случилось так, что в этот самый день меня мучила мигрень, и я сказала своим фрейлинам, что останусь в постели, и предупредила, чтобы ко мне ни при каких обстоятельствах не приходил никто, кроме Байи. Поэтому мы могли не сомневаться в полной безопасности.

При всей своей наивности я была не так глупа, чтобы надеяться, будто одна-единственная встреча непременно приведёт к желаемым результатам. Я полагала, что наша цель может быть достигнута лишь после нескольких повторных встреч. Возможно, именно осознание этого и посеяло первые семена сомнения в моей душе.

Ко всему этому, с тех пор как мы обо всём договорились, меня постоянно терзала мысль о том, что в жилах Суффолка нет ни капли королевской крови. Нетрудно было, разумеется, припомнить, что любимая бабушка Генриха, Мари, была совсем бедна, но с тех пор сменилось несколько поколений. Однако чем-чем, а знатным происхождением Суффолк не мог похвастаться. Он даже не имел основания утверждать, будто ведёт свой род от тех авантюристов, что окружали Уильяма Завоевателя, а большинство аристократов именно этим родством обосновывали свои притязания на знатность. Прапрадед графа был торговцем, возведённым в дворянский сан за важнейшую из услуг: за то, что ссужал королю деньги. Поэтому в жилах у моего сына будет течь лишь часть королевской крови — моей крови. Это соображение заставляло меня колебаться. Я говорила себе, что моя кровь ничуть не хуже Генриховой, даже лучше, ибо в моём роду отсутствовали безумцы, подобные тем, что были в династии Валуа; я всегда боялась, как бы наследственное безумие не передалось через мужа моим детям. Эта мысль укрепляла мою решимость. Но тут же я возражала себе, что лучше кровь короля, который может передать наследственное безумие, чем некоролевская кровь. И решимость сменялась нерешительностью.

С каждой минутой, подавляя все другие чувства, во мне росло вожделение, но одновременно с ним крепло и нежелание отдаться человеку, который, как я знала, был заядлым повесой.

Нетрудно понять, что я сильно колебалась. Я скинула свой ночной халат, чтобы он сразу увидел мою наготу во всём её великолепии, и тут же надела его вновь, дабы он не счёл меня распутницей. Сперва я бродила по комнате, пытаясь справиться с растущим томлением в моих чреслах, но потом, опасаясь истощить свою энергию, улеглась в постель.

В этот момент дверь отворилась и в спальню вошёл граф. Недолго раздумывая, он приблизился к моей кровати и крепко прижал меня к груди, осыпая поцелуями моё лицо. Затем, распластав меня на кровати, он опустил голову между моих грудей, целуя и лаская губами мои соски, и вновь и вновь повторял, как сильно любит меня.

В его любви, по крайней мере в чувственной, я не сомневалась. Но неожиданно весь мой пыл иссяк. Повторяю, мне было семнадцать, и я вдруг осознала, какое ужасное преступление собираюсь совершить. Это не просто супружеская измена, а государственная. К тому же Суффолк, при всей его красоте и привлекательности, человек низкого происхождения. Я как будто воочию видела перед собой своего дорогого Генриха и дорогую Элис. Неужели я предам этих самых благородных людей, которых я когда-нибудь встречала или встречу? И чем я при этом руководствуюсь? Интересами государства? Или просто предаюсь безумному влечению, которое я, молодая девушка, испытываю к этому нетерпеливому пожилому похотливцу?

Высвободившееся из штанов возбуждённое свидетельство его страсти оказалось чудовищно огромным по сравнению с тем, чем обладал мой дорогой Генрих. Я почувствовала смятение, если не сказать страх. И вот теперь это громадное нечто тыкалось в моё тело, ища входа... И вдруг я ощутила, что отнюдь не уверена в желании принять его в себя.

Трудно сказать, какие чувства обуревали тогда меня. Я только знаю, что вырвалась из его объятий, уселась в изголовье кровати и прикрылась подушкой как щитом. Моё сопротивление, как и следовало ожидать, повергло его в растерянность.

   — Мег, — выдохнул он, — я сделал вам больно?

Я и в самом деле ощущала некоторую боль, ибо никогда ещё не испытывала столь решительного, чтобы не сказать, грубого натиска. Но само собой разумеется, я отговорилась ложью.

   — Нет, нет, милорд, — заверила я его.

   — Но тогда... — недоговорил он, подползая по постели ко мне; зрелище это было одновременно зачаровывающим и отталкивающим, ибо его страсть проявлялась всё с той же силой, что и прежде.

Я поспешно отвернулась, судорожно сжимая подушку.