Повелители кладов - [27]

Ни пистолетов, ни пулеметов, ни наркотиков у класса, к счастью, не обнаружилось, и Ольга Васильевна в организованном порядке провела его через крытый желоб, который вел прямо ко входу в самолет.

— Ух ты, здорово, — процедила Мальвина. — А я думала, нас на летное поле выкинут…

— Новые технологии, — тотчас отозвался Артемон, который не упускал ни одной возможности, чтобы побеседовать с дамой своего сердца.

Однако, когда класс вошел в салон, лица у ребят и Ольги Васильевны вытянулись чуть ли не до пола. Новые технологии закончились на борту авиалайнера. Оказалось, что в полет отправится старая "тушка" сто пятьдесят четвертого мастодонта, которую язвительный Бим-Бом тут же окрестил "гравицапой", цитируя известный фильм. Да, другое определение для этого летательного аппарата придумать было сложно.

— Надо же, — сокрушалась Ольга Васильевна, устраиваясь в видавшее виды кресло с поцарапанными подлокотниками и продавленным сиденьем, — а я думала, что эти самолеты уже давным-давно с рейсов сняли. Я на таких еще в семидесятых годах в Актюбинск летала.

— Да, жив еще курилка, — пробормотал Центнер, еле втискивая свое грузное тело в узенькое кресло.

Арнольдик скептически осмотрел привязные ремни и осторожненько облокотился на спинку кресла, боясь сломать его своим натиском. Вовке и Лешке повезло — они оказались около иллюминатора. Наскоро порывшись в сумках, прикрепленных к передним сиденьям, друзья извлекли оттуда какие-то журналы, воспевающие мощь и комфортность аэрофлотовских машин.

Хотя подниматься в воздух на этой развалине никому не хотелось, что-то предпринимать было уже поздно. Оставалось только плюнуть, потерпеть три с половиной часа и очутиться наконец в долгожданной Греции.

Пока самолет выезжал на взлетно-посадочную полосу, рыкал моторами и шевелил закрылками, Вовка и Лешка закончили изучение всех предметов в досягаемости их рук, определили обратно прессу и листки по правилам пользования спасательными жилетами и запасными выходами из самолета и прильнули к иллюминатору. Пассажиры, прислушиваясь к неровному биению сердца самолета и дребезжанию всех его внутренностей, примолкли. Какая-то старушка — то ли англичанка, то ли американка — осеняла себя крестным знамением и бормотала тихонько молитвы. Стюардессы, натужно улыбаясь, прохаживались по салону, призывая всех застегнуть привязные ремни. Однако те по своей древности не желали застегиваться, и стюардессам то и дело приходилось пересаживать некоторых пассажиров на другие места, где замки на страховочных поясах еще не были сломаны.

Когда все формальности были утрясены, самолет, покряхтев и повздыхав, побежал вперед и, немножко провиснув в крыльях, поднялся наконец в воздух.

Через три с половиной часа, умяв положенный легкий обед и залив в себя пару стаканов сока, Казаков и Иконников увидели наконец вдалеке, среди яркого пятна моря, серо-коричневую глыбу острова, которую окаймляло яркое белое ожерелье прибоя. Сверху остров вовсе не казался гостеприимным и радужно-цветным, каким представляли его туристические фирмы на своих рекламных проспектах. Преобладали здесь серый, красно-коричневый и бурый цвета. Но когда самолет подлетел поближе, стали видны пальмовые рощи, зелень и белые, будто бусинки на загорелом теле, капельки двух- и трехэтажных вилл. Самолет, резко идя на снижение, поскольку взлетно-посадочная полоса начиналась прямо у кромки моря, стукнул шасси о бетонку и стал подруливать к аэропорту.

Вздох облегчения пронесся по самолету, и многие пассажиры поаплодировали — то ли экипажу, который все еще работает на таких агрегатах, то ли самим себе, любимым, что терпят за свои кровные доллары подобное издевательство.

Вынырнув из темноты невероятно душного салона, Вовка и Лешка подмигнули друг другу и стали быстро спускаться по трапу в расплавленное марево греческого утра. Хотя солнце жгло так, что, казалось, по одежде сейчас побегут легкие язычки пламени, дышалось тут на удивление легко. В воздухе чувствовался стойкий аромат йода и соли, моря, чаек, кораллов, шезлонгов и еще Бог знает чего, отчего широкая, до ушей, улыбка поползла по лицам ребят.

Организованной группой, с Мурашкой во главе, класс протопал до ближайшего крытого здания, где им опять предстояла встреча с таможней, на сей раз греческой. Здесь было, конечно, полегче, чем в самолете, однако присесть было негде. И снова живая очередь, разбившись на два потока, медленно поползла между двух стеклянных будочек, в которых восседали греческие таможенники.

Ольга Васильевна пристроила свою группу в левую часть и сделала неудачный выбор, поскольку справа люди двигались несколько быстрее. Невысокий, с черной шапкой курчавых волос таможенник недоверчиво осматривал каждого русского, ступившего на его родную землю. Он шевелил косматыми бровями, разглядывал что-то в бумагах, то поднося их почти к самым глазам, то отодвигая на расстояние вытянутой руки, сличал какие-то штампы и требовал от приезжающих то один, то другой документ. Разобравшись наконец во всех деталях и выспросив туриста обо всех его планах и намерениях, таможенник со вздохом — будто его принуждали делать это обстоятельства, а будь его воля, он бы никого не пропустил — ставил въездной штамп. Проделывал он это артистично, словно каждое такое действие являлось фактом искусства и по меньшей мере должно было принадлежать Лувру или Эрмитажу.