Повелитель железа - [52]

— А теперь, друзья, обедать, обедать…

И шумной толпой редакция «Вечернего пожара» в полном составе, во главе с Королевым и с Курами, двинулись по Тверской к «Люксу».

Толпа устроила на улице Королеву овацию.

Два слова о Стэнли Холмсе. Стэнли Холмс на сей раз избрал себе довольно правильный путь. Он решил удалиться подальше от греха. Прошатавшись в течение недели к окрестностях Калькутты и, зарабатывая пропитание унылой игрой на скрипке, он при первом случае сел на пароход и уехал в Лондон, совершенно справедливо думая так:

— Ну его к черту с громкими делами. Я и так проживу недурно на проценты со славы моего дяди… Если, конечно, в Англии не произойдет чего-нибудь… Похожего на события в Индии. При этой мысли Стэнли Холмс омрачился.

Чтобы немного рассеяться, он взял скрипку и заиграл бравурную польку «Великая Британия».

Но само собой выходило так уныло, что Стэнли Холмс отшвырнул скрипку и пробормотал: — Ох, чует мое сердце… Лопнет скоро моя великая родина как мыльный пузырь… После переворота в Индии этого уже ожидать недолго.

Стэнли Холмс глубоко задумался.

— Придется себе заблаговременно подыскать какую-нибудь тихую профессию…

Сергей Сергеевич Заяицкий

Красавица с острова Люлю >*

Посвящается железнодорожным путешественникам

Предисловие

«Посвящая свой роман железнодорожным путешественникам, — пишет Пьер Дюмьель[1] в предисловии к французскому изданию, — я вовсе не хотел унизить свой роман или обидеть самих путешественников. Нет. Напротив! Я считаю, что железные дороги — это единственное место, где современный человек имеет время на чтение беллетристических произведений, и только железнодорожные путешественники сохранили еще редкую способность плакать и смеяться над вымыслом».

Пьер Дюмьель — непримиримый враг буржуазной культуры, и роман его является сатирой на быт и идеологию отжившего класса. Правда, весь роман Дюмьеля немного наивен, и он слишком легко разрешает в нем сложнейшие социальные проблемы, но не нужно забывать, что Пьер Дюмьель прежде всего француз, истинный сын «прекрасной Франции», о которой он так часто вспоминает в своем романе.

Пьер Дюмьель в своем романе никому не подражает.

Он — враг стилизации. В анкете, предпринятой французским обществом «Защиты писателей от жестокого обращения», на вопрос «Ваша любимая книга» Пьер Дюмьель отвечает: «Она еще не написана».

Заметим, что критики, нападавшие на Дюмьеля, в своем ожесточении доходили до того, что отрицали самый факт его существования.

Пьер Дюмьель — явление вполне современное.

Часть первая

Глава I Инженер Симеон пробует новый трактор

Морис Фуко, вернувшись от нескольких родственников, у которых он тщетно старался занять деньги, нашел у себя на столе запечатанный конверт из такой прекрасной толстой бумаги, что его жалко было разрывать, и вынул маленькую карточку всех цветов радуги. На ней напечатано было:

ШАТО ТЕРЕЗ СПЕШИТЕ! БЕГИТЕ!! ТОРОПИТЕСЬ!!!

только сегодня 25 июня!

только сегодня!!!

Сто развлечений в секунду!

САМОЕ ЛУЧШЕЕ ВИНО! САМЫЕ КРАСИВЫЕ ЖЕНЩИНЫ!

САМЫЕ ЭНЕРГИЧНЫЕ МУЖЧИНЫ!

Начало в 10 час. вечера.

Окончание в день всемирной революции!

Содержатель бара — ПЬЕР ЛАМУЛЬ

Морис Фуко, прочитав объявление, расхохотался.

— Ах, старая дыня! — вскричал он.

25 июня был день рождения Терезы Ламуль, супруги Пьера Ламуля, богатейшего во Франции банкира, женившегося всего год тому назад на Терезе Прекрасной — «королевской кокотке», как ее называли после того, как приехавший в Париж сиамский король подарил ей серебряного слона величиною с крупного сенбернара. Не доверяя своей наружности и не без основания полагая, что ни Парис, ни Феб, ни другие знаменитые красавцы не имели во внешности ничего напоминающего дыню, Пьер Ламуль старался удержать любовь Терезы Прекрасной разными эксцентрическими выходками: нанял негра, который, стоя в углу гостиной, ритмически отсчитывал секунды и минуты, а в полдень и в полночь бил в гонг и плясал воинственные пляски своей родины; поставил в ее будуаре автомат, из которого при нажатии кнопки выскакивали серьги, браслеты, кольца и другие драгоценные безделушки, ежедневно возобновляемые крупнейшими французскими ювелирами; наконец, дабы удовлетворить природные ее склонности, он иногда превращал свой дом в один из тех баров, которые некогда озарялись улыбками Терезы.

Морис Фуко вспомнил, что проект этого вечера пришел в голову банкиру в то время, когда Морис сидел в его золотом блещущей гостиной, вспомнил, как Тереза кинулась, обнимать своего супруга и как, обнимая и тиская его, она протянула Морису свою ножку, из туфельки которой торчала записка. Записка эта и теперь еще лежала перед ним. В ней было всего одно слово, напечатанное на пишущей машинке: «ЛЮБЛЮ».

Он поглядел на себя в зеркало и в то же время припомнил лицо банкира. Сравнение было в его пользу.

Ни одна женщина (кроме близоруких и увлеченных политикой) не проходила мимо Мориса, не смерив его долгим взглядом, а Антуан, его старый лакей, ежемесячно продавал на бумажную фабрику солидный мешок голубеньких и розовеньких бумажек, содержащих объяснения в любви и приглашения на свидания, а иногда даже намек на тысячу, другую франков. Последние письма обычно откладывались отдельно. Но Морис был не только красив, он был еще скромен и к тому же влюблен, как говорится, со всем пылом юной страсти в Прекрасную Терезу. И теперь, целуя это «люблю», нащелканное сотни раз целованными пальчиками, он почувствовал на глазах слезы умиления.