Повелитель теней - [132]

– Да, самый лучший, – сказала Ямина. – В общем, они долго разговаривали друг с другом, и… и они были вместе, когда… когда ее муж вернулся.

– И что затем произошло?

– Началась драка. Моя мать не рассказывала мне подробностей того, что случилось. Но в этой потасовке мой отец убил Мартина Нотараса. Позже мать призналась, что мой отец умолял ее уехать с ним. Он просил позвать меня, чтобы затем мы обе уехали вместе с ним.

– А почему бы нет? – Константин внимательно посмотрел на девушку.

Ямина обреченно пожала плечами.

– Куда они… мы… могли бы отправиться? – спросила она, не ожидая на этот вопрос ответа. – Моей матери после долгих уговоров удалось убедить его в том, что будет лучше, если он покинет нас. И он… и он так и поступил.

Некоторое время они сидели в полном молчании. Затем Константин потянулся к девушке и взял ее руку в свою, словно почувствовал, что она уже давно этого хотела.

– Моя мать говорила, что последние слова, которые он произнес, прощаясь с ней, были своего рода извинением.

Константин молча гладил тыльную часть ее ладони своим большим пальцем.

– Он сказал ей, что доставляет всем неприятности, – добавила Ямина.

– А ты знаешь, как его звали? – спросил принц.

– Конечно, знаю, – ответила она и, посмотрев ему прямо в глаза, сказала: – Моим отцом был Бадр Хасан.

Часть четвертая Свадьба

44

Дни осады воспринимались в Великом Городе как затянувшаяся болезнь. На протяжении всех этих дней – причем, казалось, постоянно – император находился среди своих воинов и среди своего перепуганного народа. Где молились жители города, там молился и он – и в соборе Святой Софии, и в двух десятках других святых мест. Когда они шли процессией по улицам, неся самую почитаемую и надежную икону, на которой была изображена Дева Мария со своим младенцем и которая называлась «Одигитрия», он возглавлял это шествие и брел, как и все другие, склонив голову под той тяжестью, которая на них давила.

Император доверил ремонт и оборону стен Джустиниани, и это было одно из его лучших решений, ибо генуэзец при выполнении данного поручения не только умело использовал свой многолетний боевой опыт, но и проявил себя как гениальный тактик. Как только у него появлялась такая возможность, он отправлялся осматривать стены – все двенадцать миль этого каменного пояса. Стены, конечно же, во многих местах были повреждены, но по-прежнему оставались крепкими и все еще надежными.

– Они уже не выдерживают, – заявил Минотто, когда генуэзец прибыл во дворец. – Этот турецкий обстрел уж слишком мощный. Мы, похоже, проиграли еще до того, как начали сражаться!

Джустиниани, ничего не сказав, покачал головой. Он окинул взглядом своих людей и выбрал среди них двадцать человек, чтобы поехать вместе с ними осматривать места самых больших разрушений в стенах. Уже собравшись идти, он вдруг, как будто о чем-то вспомнив, показал на Джона Гранта.

– В такое время, как сейчас, нам очень нужна удача, и побольше, – заявил он и улыбнулся.

Джон Грант невольно улыбнулся ему в ответ. Почувствовав какое-то необъяснимое желание посмотреть в этот момент на Ленью, он не стал сопротивляться. Их глаза на мгновение встретились, и она кивнула юноше, как будто требовалось ее согласие и как будто оно имело для него большое значение.

– Посмотрим, явятся ли к нам твои орлы, – сказал генуэзец.

Джон Грант, смутившись, снова поискал глазами Ленью, но она куда-то исчезла. Он стал рыскать взглядом по крепостной стене и по земле с ее внутренней стороны, но его матери нигде не было видно.

Два десятка людей, отобранные Джустиниани, отправились во главе с ним к внешней стене, в которой зияли огромные бреши с рваными краями. Однако ров, простейшее из оборонительных сооружений, но теперь ставшее бесценным, все еще оставался нетронутым и преграждал путь противнику. Джустиниани был таким взволнованным, каким Джон Грант его еще никогда не видел: он то ездил верхом взад-вперед перед кучей обломков, лежащих на дне бреши в стене, то слезал с коня и забирался на эту кучу, чтобы взглянуть с них на ров и полосу никем не занятой земли за ним.

– Они сделали эту войну войной камня против камня, – сказал он. – И результаты получились в их пользу.

– Что мы можем сделать? – спросил Минотто. Он произнес эти слова тихо и спокойно, однако Джон Грант все же почувствовал в его голосе тревогу.

Джустиниани сел на корточки и поднял с земли обломок камня величиной с мужской кулак. Из-за сырой весны почва оставалась влажной и мягкой, и кое-где на ее поверхности виднелись большие скопления жидкой или вязкой грязи. Генуэзец встал и швырнул обломок далеко от себя. Все, проследив взглядом за полетом камня, увидели, как он шлепнулся в грязь с хлюпающим звуком.

– Видите? – сказал он. – Видите, как мягкое препятствие ловит и удерживает камень?

Джон Грант сразу же понял, что имеет в виду Джустиниани, но попридержал свой язык, не желая снова попадать в центр всеобщего внимания.

– В любом случае это единственное, на что у нас есть время, – сказал генуэзец.

– Есть время на что? – спросил Минотто.

– А на то, что мы заполним эти бреши землей и вообще всем, что окажется у нас под рукой. Всякой грязи у нас тут полно, а времени – мало. Мы не можем восстановить эти стены с помощью каменных блоков и строительного раствора в ситуации, когда турки постоянно стреляют по нам, но мы точно можем насыпать кучи земли, песка и всего того, что сумеем погрузить на тележки и свалить в кучу в таких брешах, как эта.