О боги, мои боги!
Вы рвете мне сердце…
Беньовскому дают грамоту, подтверждающую его права на весь остров.
Это официальное признание, как в наши дни – грамота ООН.
Ну, а на словах – вечная дружба с Австрией и основание на острове австрийской колонии.
Людовик, привет!
Почти сорокалетний генерал и граф находит денег под будущие поставки альмандинов. Он снаряжает экспедицию и возвращается на остров с отрядом наемников.
Туземцы встречают его, как и положено встречать временно отсутствовавшее божество, – толпами валясь в придорожную пыль. Верный Хрущов одним ударом вышибает с острова французов, Луисвилль приходит в упадок, и в новом, сухом, немалярийном месте вырастает Мауриция, новая столица Мадагаскара.
Названная так в честь короля.
Город стоит и сегодня…
Кто помогал барону? Да все. Он действовал на людей гипнотически. Денег ему помог найти в Америке потомок Магеллана, веривший Беньовскому как себе.
На карте мира появляется новое грозное государство – королевство Мадагаскар.
Почему грозное?
Да потому, что мимо острова не пройти.
Следовательно, плати…
Вот они, и ключик, и ларец.
Вот зачем всем нужен был Мадагаскар…
Она взяла из рук барона ферзя и положила на доску.
Мат.
– Ты завтра умрешь. – Айя смотрела ему в глаза не мигая.
– Откуда ты знаешь? – В лице Беньовского не дрогнула ни одна жилка.
– Отец сказал.
Тишина.
– Да я знаю и сама.
Пауза.
– Я умру тоже.
Тишина.
Горели светильники.
Перекликалась стража.
И рядом, совсем рядом притаилась змея.
Французы высадились на остров.
Завтра – бой.
Завтра пулей в грудь будет убит Беньовский, заколот шпагой Хрущов. Выпьет яд Айя, когда во дворец ворвутся зуавы.
Но это только завтра.
А пока еще горят, горят, не чадя, светильники, и три часа до рассвета, и амбра, и мускус, и струя кабарги, и мед, и женьшень, и Цекуба, забытое вино, поддерживают силы супругов, и больше они не расстанутся никогда.
Пробуждение
Я еду в метро, прижатый к словам «Выхода нет». Потомок пророков и князей, священников и крестьян, солдат и музыкантов, я еду на работу.
Я ее ненавижу, но мне нужно зарабатывать.
Мне дышит в лицо перегаром кудлатый мужик.
– Отодвинься, – говорю я.
Он рыгает.
Я с трудом высвобождаю руку, чтобы ударить в эту мерзостную харю.
На пальце горит, высверкивая всеми гранями, двадцатикаратный альмандин.
И я вспоминаю – король не бьет в лицо…
Никогда.
