Потребление - [55]
- Александр Васильевич, а как изменились потребительские предпочтения в среде медиа и культуры?
- Потребность в информации возросла, вопрос, какого качества эта информация. Например, и в начале 1970-х, и в конце 1990-х мы проводили один и тот же эксперимент, чтобы выяснить, сколько сообщений СМИ в день может усвоить человек. И в обоих случаях оказалось, что не более двадцати трех сообщений. То есть это предел, скажем так, «заполняемости» сознания среднестатистического человека. Другое дело, что сегодня россиянин в основном получает информацию из телевизора - а при его просмотре включается первосигнальная система, ориентированная на образное (эмоциональное) восприятие, образы глубже остаются в памяти. А в телевизоре, понятное дело, юмористы и сериалы. Я считаю, что, конечно, никакого специального оболванивания населения нет - просто медиа ищут пути получения сверхприбыли. Расскажу еще об одном эксперименте. В конце 1960-х, а потом в 1990-е мы проводили опрос: респондентам предлагался список из 96 имен великих людей, как российских, так и иностранных (Шекспир, Рубенс, Цветаева и т. д.) И в обоих случаях, например, Толстого и Горького знали 100 % человек, а Платонова и Фолкнера - 2 %. То есть уровень осведомленности и эрудированности никак не понижается и не повышается, просто сейчас у нашего среднестатистического соотечественника включена первосигнальная система, поверхностное восприятие информации, но глубинные знания никуда не делись.
Евгения Долгинова
Соска нашей мечты
Подростки и консюмеризм
I.
В незабвенном 1992 году я, получив зарплату, приходила в «Детский мир» на Лубянке. Времена были мифологические - в переходе на корточках сидели клиенты аптеки № 1, палатки еще торговали эмманюэлью и отравой для мгновенного увеличения груди; по периметру храма детских товаров темноликие женщины трясли хлопчатобумажными колготками и коробками детского питания; на асфальте под их ногами белели свежие картофельные очистки, они долго меня интриговали - откуда, где и почему не темнеют… Я поднималась на четвертый этаж. Там открылась итальянская лавка с товарами для новорожденных, ныне совершенно попсовая, демократичная и недорогая марка, но тогда, но тогда… Я покупала по одному предмету с каждого визита, на что хватало: соску, бутылочку, какую-то салфетку. Это были божественные предметы: легкие, красивые, прозрачные или белоснежные, или розовые - прозрачный пластик против отечественных тяжеловесов: стекла и гуттаперчи. Это были предметы великого откровения, засланцы из другого вещного космоса, из того мира, где существовали автомобильные кресла для младенцев и кровати с белыми балдахинами, где каждая девочка с первых регул пользовалась «тампонами для девочек», подумать только. Это были атрибуты волшебного «цивилизованного детства», стерильного, но вместе с тем пахнущего пудрой, кремом, ванилью и мятой; в этом мире дети не плакали, а улыбались под Моцарта и какали свежим творогом. Частицу этого мира можно было потрогать, понюхать, лизнуть и даже купить. Меня томил и будоражил предмет, называемый «ершиком для мытья бутылочек». В сущности, это был обыкновенный ершик, просто маленький и изящный, повышенной белоснежности, он стоил денег нечеловеческих - 4, 5 доллара, я ходила вокруг него кругами, прикидывая, заранее страдая, это ж еды на неделю! Мне представлялось, что если я буду мыть полуторадолларовую пластиковую бутылочку (с соской, которую - подумать только! - не надо кипятить, а достаточно просто вымыть, о, «там умеют делать») этим волшебным ершиком, то ребенок будет здоров и благополучен какими-то особенными здоровьем и благополучием. Но было душно и бедно, бесцеремонно гоготали иностранцы, - так и не купила. Жизнь пошла по дурной колее.
II.
Подозреваю, что, случись мне повторить этот опыт сейчас, были б те же страсти, только в профиль. Если «прелестное» стало ширпотребом, я искала бы другого прелестного. Само это звание - «вещь для ребенка» - обладает огромным мобилизационным потенциалом, в нем есть призыв и приказ: заложи душу, иди и купи, «розавинькое» и душистое, гигроскопичное и гипоаллергенное, проверено электроникой и прошло тройную перегонку, - ребенок должен расти среди красивых вещей, все лучшее детям, таков наш закон. В какой-то момент наступает трезвость - относительная: это когда встряхиваемся и понимаем, что забота о ребенке - это битое антоновское яблоко за двадцать рублей кило, а не «джонатан» с пятью слоями воска за восемьдесят, что теплые носки надо покупать у рыночных бабушек, а не в «Атриуме» и что, наконец, наволочки Ивановского комбината предпочтительнее шелковых, на них снятся настоящие детские сны. Самое трудное в родительстве - утрата придыхания, признание общих мест, низких истин оголтело мещанствующей родни и приоритета полезного над прекрасным.
Но однажды настает момент, когда мы уже не влияем на вещественную среду своего ребенка, или участвуем в этом очень слабо. Он подросток, тинейджер, и к нему прирастают, как мусор, чужие, вздорные и в массе своей враждебные взрослые вещи, притворяющиеся «молодежными».
Новый роман Дмитрия Быкова — как всегда, яркий эксперимент. Три разные истории объединены временем и местом. Конец тридцатых и середина 1941-го. Студенты ИФЛИ, возвращение из эмиграции, безумный филолог, который решил, что нашел способ влиять текстом на главные решения в стране. В воздухе разлито предчувствие войны, которую и боятся, и торопят герои романа. Им кажется, она разрубит все узлы…
«Истребитель» – роман о советских летчиках, «соколах Сталина». Они пересекали Северный полюс, торили воздушные тропы в Америку. Их жизнь – метафора преодоления во имя высшей цели, доверия народа и вождя. Дмитрий Быков попытался заглянуть по ту сторону идеологии, понять, что за сила управляла советской историей. Слово «истребитель» в романе – многозначное. В тридцатые годы в СССР каждый представитель «новой нации» одновременно мог быть и истребителем, и истребляемым – в зависимости от обстоятельств. Многие сюжетные повороты романа, рассказывающие о подвигах в небе и подковерных сражениях в инстанциях, хорошо иллюстрируют эту главу нашей истории.
Дмитрий Быков снова удивляет читателей: он написал авантюрный роман, взяв за основу событие, казалось бы, «академическое» — реформу русской орфографии в 1918 году. Роман весь пронизан литературной игрой и одновременно очень серьезен; в нем кипят страсти и ставятся «проклятые вопросы»; действие происходит то в Петрограде, то в Крыму сразу после революции или… сейчас? Словом, «Орфография» — веселое и грустное повествование о злоключениях русской интеллигенции в XX столетии…Номинант шорт-листа Российской национальной литературной премии «Национальный Бестселлер» 2003 года.
Неадаптированный рассказ популярного автора (более 3000 слов, с опорой на лексический минимум 2-го сертификационного уровня (В2)). Лексические и страноведческие комментарии, тестовые задания, ключи, словарь, иллюстрации.
Дмитрий Быков — одна из самых заметных фигур современной литературной жизни. Поэт, публицист, критик и — постоянный возмутитель спокойствия. Роман «Оправдание» — его первое сочинение в прозе, и в нем тоже в полной мере сказалась парадоксальность мышления автора. Писатель предлагает свою, фантастическую версию печальных событий российской истории минувшего столетия: жертвы сталинского террора (выстоявшие на допросах) были не расстреляны, а сосланы в особые лагеря, где выковывалась порода сверхлюдей — несгибаемых, неуязвимых, нечувствительных к жаре и холоду.
«История пропавшего в 2012 году и найденного год спустя самолета „Ан-2“, а также таинственные сигналы с него, оказавшиеся обычными помехами, дали мне толчок к сочинению этого романа, и глупо было бы от этого открещиваться. Некоторые из первых читателей заметили, что в „Сигналах“ прослеживается сходство с моим первым романом „Оправдание“. Очень может быть, поскольку герои обеих книг идут не зная куда, чтобы обрести не пойми что. Такой сюжет предоставляет наилучшие возможности для своеобразной инвентаризации страны, которую, кажется, не зазорно проводить раз в 15 лет».Дмитрий Быков.
Микроистория ставит задачей истолковать поведение человека в обстоятельствах, диктуемых властью. Ее цель — увидеть в нем актора, способного повлиять на ход событий и осознающего свою причастность к ним. Тем самым это направление исторической науки противостоит интеллектуальной традиции, в которой индивид понимается как часть некоей «народной массы», как пассивный объект, а не субъект исторического процесса. Альманах «Казус», основанный в 1996 году блистательным историком-медиевистом Юрием Львовичем Бессмертным и вызвавший огромный интерес в научном сообществе, был первой и долгое время оставался единственной площадкой для развития микроистории в России.
Вопреки сложившимся представлениям, гласность и свободная полемика в отечественной истории последних двух столетий встречаются чаще, чем публичная немота, репрессии или пропаганда. Более того, гласность и публичность не раз становились триггерами серьезных реформ сверху. В то же время оптимистические ожидания от расширения сферы открытой общественной дискуссии чаще всего не оправдывались. Справедлив ли в таком случае вывод, что ставка на гласность в России обречена на поражение? Задача авторов книги – с опорой на теорию публичной сферы и публичности (Хабермас, Арендт, Фрейзер, Хархордин, Юрчак и др.) показать, как часто и по-разному в течение 200 лет в России сочетались гласность, глухота к политической речи и репрессии.
Книга, которую вы держите в руках, – о женщинах, которых эксплуатировали, подавляли, недооценивали – обо всех женщинах. Эта книга – о реальности, когда ты – женщина, и тебе приходится жить в мире, созданном для мужчин. О борьбе женщин за свои права, возможности и за реальность, где у женщин столько же прав, сколько у мужчин. Книга «Феминизм: наглядно. Большая книга о женской революции» раскрывает феминистскую идеологию и историю, проблемы, с которыми сталкиваются женщины, и закрывает все вопросы, сомнения и противоречия, связанные с феминизмом.
На протяжении всего XX века в России происходили яркие и трагичные события. В их ряду великие стройки коммунизма, которые преобразили облик нашей страны, сделали ее одним из мировых лидеров в военном и технологическом отношении. Одним из таких амбициозных проектов стало строительство Трансарктической железной дороги. Задуманная при Александре III и воплощенная Иосифом Сталиным, эта магистраль должна была стать ключом к трем океанам — Атлантическому, Ледовитому и Тихому. Ее еще называли «сталинской», а иногда — «дорогой смерти».
Сегодняшняя новостная повестка в России часто содержит в себе судебно-правовые темы. Но и без этого многим прекрасно известна особая роль суда присяжных: об этом напоминает и литературная классика («Воскресение» Толстого), и кинематограф («12 разгневанных мужчин», «JFK», «Тело как улика»). В своём тексте Боб Блэк показывает, что присяжные имеют возможность выступить против писанного закона – надо только знать как.
Что же такое жизнь? Кто же такой «Дед с сигарой»? Сколько же граней имеет то или иное? Зачем нужен человек, и какие же ошибки ему нужно совершить, чтобы познать всё наземное? Сколько человеку нужно думать и задумываться, чтобы превратиться в стихию и материю? И самое главное: Зачем всё это нужно?