Потребитель - [45]

Дурак-полицейский приказывает мне уходить. Я стою на месте, как мясо. Он тыкает меня своей дубинкой. Он знает: я — податливое мясо. Он сам — мясо. Его голова — твердый мускул. Я — тоже мясо. Мое сознание пытается убедить само себя в том, что оно не мясо, но физический факт того, что тебя тыкают, давят, запирают в мертвом бетоне, отупляет всякую мысль, всякую ненависть, делая их мясом. От этого мне хочется резать мясо. Я думал: «Я никогда не уйду отсюда. Я не хочу уходить. Когда я бездумно смотрю достаточно долго, время останавливается. Я мертвею. Я не чувствую этого. Мне не нужно думать. Незачем думать. Я перестану думать». Я продолжаю думать. Я рву свои мысли зубами, пока ничего не остается, кроме ненависти. Ненависть делает меня сильным. Я желаю убить его. Потому что я — мясо. Это последнее, о чем я могу подумать, прежде чем стать окончательным мясом. Мясом, которое ест и срет, движется, когда его толкают, спит, когда устает, и ничего больше. Он толкает меня опять. Я выхватываю нож и вонзаю ему в живот. Перерезаю ему горло. Его лицо озаряется. Он удивлен. На мгновение он перестает быть мясом. Мой ум начинает работать. Мысли, одна за другой, против моей воли.

Её рот с губами, как мясо моллюска, складывает слова, одно за другим, выдувает их, потом всасывает обратно. Я ничего не слышу. Я хочу обезобразить себя. Ее длинные тонкие руки выстреливают у нее из боков и танцуют вокруг моего лица, доводя меня до крика, который я никогда не издам. У меня заткнут рот. Она выговаривает мне, укоряя меня за неспособность (она говорит: «нежелание») говорить. Но она сама заткнула мне в рот кляп, залила мне уши воском, вставила мне в зад трубу, которая идет вниз, по полу — к ее заду — так что в результате мы «биологически» связаны, как она говорит. Когда один из нас испражняется, давление в трубе растет и дерьмо медленно продвигается к заднице другого. Она бранит меня (я вижу это по выражению голода/злости на ее лице) за то, что я не испражняюсь чаще. Она хочет моего дерьма своей жопой. А я умею сдерживать его. Она это знает. Вот почему она заткнула мне рот и уши — чтобы оно вышло-таки через мою жопу. Но этого не будет. Я уже чувствую, как оно подбирается к моему горлу и вот-вот пойдет носом. Сначала ленивые капли, затем бьющий в две струи коричневый поток, который я направлю в ее мерзкое, себялюбивое лицо.

Каждое мое движение в точности повторяет тип, стоящий передо мной. Я не знаю, двигаюсь ли по собственной воле, или сам имитирую его. Я знаю, что он имитирует мои мысли, потому что он дает мне оплеуху или кусает меня всякий раз, лишь только я успеваю подумать о насильственном решении, о каком-либо способе его уничтожения. Что бы я ни по думал, оно обращается вспять и работает против меня. Едва успев о чем-нибудь подумать, я понимаю, что моя мысль была в тот же миг угадана (украдена) моим противником и, соответственно, обращена в ничто, поскольку она больше но принадлежит моему сознанию. Вместо этого она стала еще одним его оружием, которое он пускает в ход против меня. Если я на самом деле имитирую его, то я стал (или всегда был) призраком или, в лучшем случае, марионеточной плотью, зависимой от воли и желания моего врага, всякий раз демонстрирующей одну и ту же примитивную реакцию: так по колену ударяют молоточком. Я решаю оставаться неподвижным. Я не буду думать. Не буду двигаться. Не дам своему сердцу биться, своим легким — расширяться и сжиматься. Я подожду. Увидим, кто первый двинется. Кто шевельнется первым — умрет. Другой убьет его посредством имитации.

Моя одежда липнет к коже. Я пьян, я ничего не вижу. Меня толкают по кругу люди, которых я не узнаю. Бьют меня, смеются надо мной, плюют на меня, ссут на меня. Мужчины дрочат на меня. Женщины суют кулаки себе промеж ног. Я забавляю их. Я загасил сигарету о чью-то руку. Она лежала рядом на стойке. Жирная. Она не понравилась мне, или я думал, что она не живая, и хотел проверить, шевельнется ли. Рука принадлежала одному из них. Он или она, должно быть, теперь предвкушает скорую клубничку: меня расчленят и будут играть мной. Я беспомощен. Едва держусь на ногах. Не могу произнести ни слова. Мне конец. Я совершил идеальное преступление: относительно безобидное, наказуемое ленивой оргией и убийством. Мне хорошо. Я понимаю свое положение.

Грязная сука была моя мать. Я отрезал ей голову и подвесил над кроватью так, чтобы кровь капала на мою подушку, мне в рот. Я съел остатки ее трупа, как чипсы, пока смотрел телевизор. Каждые пять минут я поднимал глаза на ее голову, что раскачивалась надо мной, и плевал в нее жеваными костями или жилами. Иногда я попадал, иногда нет. Когда отец вернулся домой из командировки, я отрезал и его голову, но прежде чем съесть его труп, я выеб его в зад. Я подвесил его олову рядом с материнской, чтобы они могли быть вместе — покачиваться прямо над моим лицом, глядя вниз на то, как я дрочу, смотря новости, ковыряясь в зубах. Время шло, и я начал собирать коллекцию голов у себя над головой — подруг, которых приглашал поебаться или приманивал подарками, смотря на что клюнут. Скоро моя комната была набита головами. Я не мог пройтись по комнате, не продираясь через бывших друзей и родственников. Я проводил время в постели, смотрел телевизор, поглядывал на их головы. Я смог жить на диете их плоти.