Потопить «Ледокол»! - [27]

К этому моменту польское хозяйство не сумело достигнуть довоенного уровня производства по всем ключевым отраслям экономики. Во время кризиса, к 1932 году производство упало на 53,7% к уровню 1929 года, по чугуну – на 70%, по стали и прокату – на 60%124. Штопор продолжался и в марте 1933 года уровень производства составил 46,5% к уровню 1929 года.

Богдан Цивинский в 1932 году весьма откровенно писал: «Финансовое положение нашей промышленности в 1932 году можно вкратце охарактеризовать как состояние прогрессирующего банкротства…». И далее: «Необновляемые, устаревшие промышленные предприятия с каждым годом теряют свою производственную ценность, становятся музеями старой рухляди, а не экономическим вооружением великой нации»125. Заводы закрывались один за другим. Был, закрыт, например, горно-металлургический комбинат «Покуй», дававший 10% добычи угля в Силезии, 25% чугуна и 15% стали во всей Польше. 15 тысяч рабочих было выставлено за ворота. В это время в СССР были задуты первые доменные печи Магнитогорского и Кузнецкого металлургических комбинатов.

Польский голод

Резкое падение производства в результате депрессии, резкое сокращение спроса на продовольствие как на внешних рынках, так и на польском рынке, в сочетании с объемом выбрасывания на рынок сельхозпродуктов, привело к резкому падению цен и сделало сельское хозяйство убыточным. В средней оценке хозяйств, имевших от 2 до 50 гектар, в 1932 году убыток был по 7 злотых на гектар, тогда как в 1927 году хозяйства получали прибыль в 210 злотых на гектар. В пору кризиса, только крупные кулацкие хозяйства могли получать прибыль примерно по 8 злотых с гектара.

В 1927 году все польское сельское хозяйство получало доход в размере 4,6 млрд. злотых, а тратило из них на налоги, на платежи долгов и покупки 3,65 млрд. злотых. В 1932 году доход составил 1,5 млрд. злотых, и он весь уходил на расходы126.

С этого начался настоящий разгром польского сельского хозяйства, который происходил все 1930-е годы, вплоть до краха Польши под немецким натиском. Во-первых, пошел вниз технический уровень. Потребление сельскохозяйственных орудий в 1933 году составило 10,2% от уровня 1928 года. Мелкие крестьяне вообще перестали покупать сельскохозяйственные орудия, а в условиях огромной безработицы и нищеты в деревне, использовать их стало невыгодно и кулаку. «Сельское хозяйство в Польше – в первую очередь бедняцкое и середняцкое – возвращается к доисторическим, допотопным способам обработки земли. Трудящееся крестьянство перестало покупать даже самые простые с.х орудия и возвращается к деревянным граблям, вилам, боронам и прадедовским сохам. Даже то ничтожное количество тракторов (2 тысячи штук), которое имеется у польских помещиков, в 90% ржавеет, так как помещикам теперь более выгоден отработочный труд окрестных крестьян», – указывалось в разработке советского Международного аграрного института в 1935 году127.

Во-вторых, резко упала урожайность: по пшенице с 11,7 центнеров с гектара до 7,8 в 1932 году, по ржи с 11,4 до 9,9 центнеров с гектара. Валовый сбор четырех основных хлебов сократился на 21,2 млн. центнеров или на 2,1 млн. тонн к 1932/33 году128. Уже в это время в Польше начался голод, который отмечался в 1932 и 1933 годах. Но это, в отличие от СССР, стало лишь прелюдией к по-настоящему крупному бедствию.

В-третьих, на польскую деревню обрушился сильный многолетний голод. Уже в 1933 году он был сильным, в особенности на востоке Польши. Тогда в Виленском и Новогрудском воеводствах (Литва и Белоруссия) на человека в день приходилось 250 граммов хлеба – как в блокадном Ленинграде129. Потребление всех продуктов упало втрое по сравнению с докризисными временами. Но уже в следующем, 1934 году был большой неурожай, меньше на 25-30% предыдущего года по всем основным культурам.

Вот тут по всей Польше начался по-настоящему смертный голод со всеми его атрибутами: поеданием суррогатов, порченных продуктов, травы и коры: «Минувшей весной, когда уже солнце стало пригревать, на помещичьих картофельных полях появились люди и стали собирать замерзшие и прогнившие картофелины; промокшие под снегом и дождем, они уносили их домой и, очистив, пекли лепешки, чтобы накормить умирающих с голоду детей» – это описывается Радомщанский уезд Лодзинского воеводства весной 1935 года130.

Голод буквально схватил людей за горло. В деревнях практически прекратилась продажа товаров. Такие элементарные товары, как спички, керосин, табак стали редкостью Крестьянин Бучацкого уезда Тарнопольского воеводства в 1933 году написал письмо в газету на клочке бумаги, в котором делился опытом: «Знают ли в Варшаве, что пачка табака разделяется ножом на 4 части, чтобы можно было легче купить и продать по одной четвертушке, что спички покупаются на штуки, по четыре на грош, что соль покупается на граммы, а керосин покупается по 1/4 – 1/8 литра, и что несколько изб пользуются одной зажигалкой?»131. Крестьянин приписал в конце, что мог бы рассказать еще, да кончается бумага, а достать ее негде.

Крестьянин Львовского воеводства писал: ««Женщины переносят огонь из дома в дом в железных горшках, а каждую спичку я разделяю на две, а иногда и на четыре части. Керосин и лампы у нас в деревне – это роскошь. Избы освещаются просто лучинами, а я еще мечтал, что доживу до того момента, когда избе загорится электричество»132. Прямо как в XVIII веке – лучина, кремень, перенос огня, разделение на части купленных поштучно спичек. Картины самой крайней, безысходной нищеты. В блокадном Ленинграде и то жилось богаче и сытнее.