Потому что люблю - [2]

— Откуда к нам? — спросил Гай, когда они вышли из землянки комэска.

— С юга, — сказал Садко и, бросив в лужу так и не раскурившуюся папиросу, достал из алюминиевого портсигара новую. На ней тоже виднелись рыжие потеки.

— Давно воюешь? — продолжал Гай.

— Давно.

— Сбивал?

— Всяко бывало.

После таких «красноречивых» ответов у Гая пропало желание спрашивать.

Через полчаса, вместе с восходом солнца, они поднялись в воздух. Молчаливая строгость ведущего передалась к ведомому. Гай был предельно сосредоточен. Пилотировал четко, без «лухты», как говорил капитан Сирота. Они благополучно сводили на штурмовку ИЛы; и уже при подлете к своему аэродрому Гай вдруг почувствовал, что ведущий начал вираж с набором высоты. На прозрачном колпаке вспышкой отразилось солнце. Гай мгновенно повторил маневр и торопливо осмотрелся. И сразу все понял: встречным курсом на одном моторе тянул к линии фронта крестатый «юнкерс».

…Они посадили немца на околице небольшого белорусского села — до аэродрома он бы не дотянул; покружили, пока к самолету подъехала наша полуторка с солдатами, и, помахав им крыльями, ушли своим курсом. За весь вылет Федор Садко не передал своему ведомому ни одной команды. Даже посадив фашиста, он не проявил никаких эмоций, только коротко сообщил «домой» координаты приземленного «юнкерса».

Гай тоже молчал: не требует говорить, он не будет говорить. Будет только действовать. Ему понравился новый ведущий. И тем, что не подсказывал на каждом шагу, как поступать ведомому, и тем, что, заметив врага, не стал сбивать его, хотя мог сделать это очень легко. Он решительно развернулся и огнем из пушек дал понять, что, если «юнкерс» не выполнит его волю, будет уничтожен. И больше всего Гаю понравился новичок будничной деловитостью: никаких восторгов от удачного вылета, будто он каждый божий день только и сажал «юнкерсы».

Может, именно от этого Гай и не спешил навязываться Федору Садко с разговорами. Говорить все умеют, особенно летающая братия. За словом в карман не лазят. Не сплоховать бы в деле…

Когда они зарулили к опушке и, передав самолеты в руки техников, молча пошагали в сторону командирской землянки, первым заговорил Федор Садко.

— Давно на фронте? — спросил он простуженным голосом.

— Второй месяц пока, — виновато ответил Гай.

Садко улыбнулся:

— Чудак… Я думал — второй год.

— А фрица ты здорово…

— Не женат? — сразу перебил его Федор Садко.

— Сперва найти надо ее, жену будущую.

— Значит, и невесты нет? Плохо, конечно. Ну, да ты у бога не будешь в обиде. Вон, смотри, комэск встречать вышел…

Вечером их обоих вызвал к себе командир полка. Показать захваченных в «юнкерсе» немецких летчиков. Это были здоровые, почти одинакового роста и комплекции фашисты. У старшего синел под глазом «фонарь», второй пилот гладил забинтованную руку. Распоротый рукав мундира висел зеленой тряпкой.

Когда переводчик сказал пленным, что перед ними те летчики, которые их посадили, немец с перевязанной рукой дотронулся до бинта, причмокнул и покачал головой:

— Это результаты посадки на незнакомом аэродроме.

Потом здоровой рукой достал из внутреннего кармана плоскую коробку и, что-то объясняя, протянул ее Федору Садко.

— Он говорит, — сказал переводчик, — что в коробке курительная трубка, сделанная из хорошего дерева и очень хорошим мастером, что эту трубку ему вручил отец как талисман, что закурить из нее он мог только после победы над Россией. Но он понимает, что война проиграна, и просит своего победителя принять эту трубку…

— Конечно, бери, — сказал командир. — Похоже, он действительно понимать начинает…

Садко взял коробочку, открыл. В гнезде из зеленого бархата лежала простенькая темно-коричневая трубка. В другом гнезде — плоский, завернутый в фольгу пакет с табаком. Садко вскрыл его и набил трубку. Снова взглянул на командира.

— Кури, — махнул тот рукой.

Садко поджег табак и, пыхнув несколько раз ароматным дымком, жадно затянулся. Глаза его лукаво прищурились, полные губы смешно топорщились. Стоявшего сбоку Виктора Гая он легонько и незаметно подтолкнул в бок локтем.

…Вот при таких обстоятельствах они стали друзьями. Виктор Гай понимал Федора Садко, как говорится, с одного взгляда. И на земле, и в воздухе. Летали вместе много, не раз ввязывались в воздушные бои и одерживали победы, возвращались на аэродром с большими и маленькими дырками на теле самолета, но с ними всегда рядом шла удача: ни Виктор Гай, ни Федор Садко не знали даже легких ранений.

А когда небо затягивалось облачной кисеей, когда шел густой снег или моросил беспросветный дождь, Федор Садко брал гитару и, неторопливо перебирая струны, тихо пел знакомые и незнакомые песни. Он не любил вмешиваться в споры летчиков. Только слушал. И лишь однажды изменил своему правилу.

В накуренной землянке читали свежую фронтовую газету. «Героями не рождаются», — громко прочитал один из пилотов заголовок статьи.

— Ерунда, — послышался голос другого. — Смелость — она от рождения. Если родился трусом человек, таким он и умрет.

— Смелость от опыта. От мастерства. Опытный ас в бою как дома. А новичок, он только от отчаяния может стать смелым.