Потому что - [64]

Это означало, что я свободен. Человек в белом халате снова взял меня за запястье. Он ничего не мог там нащупать. Но я улыбался ему, а это было каким-никаким признаком жизни.

Потом судья в строгой юридической форме рассказала о том, каким хорошим человеком я оставался даже в момент убийства. В этом и состояло мое так называемое смягчающее обстоятельство. Я улыбался. Наибольшей моей силой и слабостью было соответствовать ожиданиям. На этот раз я действительно «превзошел самого себя», как говорят о спортсменах. Я встал и поклонился. Благодарная аудитория себя не помнила от восторга. Некоторые визжали, словно хотели что-то получить от меня персонально: не то пропитанный моим потом носовой платок, не то благословение. Почему я не был Хельмутом Хелем, презирающим, осыпающим их всех искрами своего праведного гнева?

— Господин Хайгерер, вам понятен приговор? — обратилась ко мне судья.

Она буквально захлебывалась от счастья.

— Да, — кивнул я.

И Штелльмайер повторила еще раз, что я осужден условно, то есть как бы наказан, но оставлен на свободе. Мне всего лишь нужно не совершать подобных преступлений в течение трех лет, иначе эти шесть месяцев добавятся к новому наказанию.

Под конец она посоветовала мне в случае, если я захочу обжаловать приговор и подать апелляционную жалобу, обратиться к своему адвокату. Я повернулся к Томасу и прочитал в его глазах слезную просьбу не делать этого.

— Я принимаю приговор, — ответил я.

Закон бессилен против апатии. Даже прокурор не стал возражать. Он оказался бесхарактерным, из тех, кто в итоге принимает сторону победителя.

— Как вы собираетесь дальше справляться со своими проблемами, господин Хайгерер? — поинтересовалась Штелльмайер.

Вероятно, это был самый лучший ее вопрос за время слушаний, даже если он и прозвучал несколько цинично.

— У меня много друзей, — солгал я.

Ей понравились мои слова.

— Я настоятельно советую вам воспользоваться услугами профессиональной психологической помощи, — сказала судья. — Вам следует проработать этот травматический опыт. Вы должны избавиться от неоправданной строгости к самому себе, научиться прощать себя.

Она растрогалась до слез.

— Буду стремиться к этому, — кивнул я, чтобы скорее закончить разговор.

— Надеюсь, вскоре снова увидеть вас здесь в качестве судебного репортера, — добавила Штелльмайер.

Славная женщина, она не почувствовала, как гадко это прозвучало. Я улыбался.

— Судебные слушания объявляю закрытыми, — провозгласила Штелльмайер.

Зал разразился аплодисментами. Никто не протестовал. Очевидно, Хельмут Хель уже вышел на пенсию.

В последующие часы я давал интервью, подставляя свою кровоточащую душу рентгеновским лучам СМИ. Я не уставал повторять, что обязан освобождением замечательному адвокату, — который сейчас сиял, словно светлячок, развалившись перед камерами, — и справедливому суду. На все вопросы, начинающиеся со слова «почему» и касающиеся моего признания, я реагировал бессмысленной улыбкой. Каждый журналист интерпретировал ее по-своему, поэтому я удовлетворил их всех. В этом состояло наше своего рода негласное соглашение.

Вскоре появился служитель здания и объявил, что пора закрывать зал. Даже врач устал щупать мой пульс. Друзья, которые любили меня за то, что я стал знаменитым и успешным и ловко выкрутился на суде, хлопали меня по плечу, желали всего хорошего и угрожали скорейшими свиданиями за кофе и пивом в том или ином заведении на свободе.

Томас поинтересовался, что он еще может для меня сделать.

— Ничего, спасибо, — ответил я, — теперь все будет нормально.

Мне стало жаль его. Теперь ему предстояло, как и всем, снова изо дня в день улаживать свои проблемы. Когда меня, наконец, оставили в покое, я тоже пошел. Куда? Я знал лишь одну дорогу, и она вела в камеру, но на нее я только что потерял право. Меня лишили моего места лишения свободы. Тем самым меня, убийцу, довели до последней стадии апатии.

В тюремном корпусе меня поджидал сюрприз в лице молодого председателя коллегии присяжных. Мы холодно пожали друг другу руки. Его звали Михаэль Фабиан, и он работал учителем в школе для трудновоспитуемых подростков.

— Я верю вам и считаю вас убийцей, — сказал он.

— Знаю, — произнес я, — но какое это имеет теперь значение?

Не улыбнувшись на мои слова, он поинтересовался, зачем я сделал это.

— Слишком поздно, — ответил я. — Я был готов обнародовать свой план и тем самым поставить на нем крест. Однако кто-то выкрал из ячейки в камере хранения мои вещественные доказательства.

— Выкрал? — удивился он. — Кто же?

Мне показалось, что он прекрасно знает ответ на данный вопрос. Однако я сразу понял, что ошибся. Он работал учителем в школе для трудновоспитуемых подростков и был хорошим человеком. И он в отличие от меня сохранял способность мыслить логически. В этом состояло его преимущество.

— Похоже, кто-то узнал код, — предположил я и добавил: — Что в принципе невозможно.

— Вы никому его не сообщали?

Я покачал головой:

— Я действовал в одиночку.

— Уверены?

Нет лучшего вопроса, чтобы заставить человека засомневаться. Тем не менее я кивнул.

— Кто мог быть заинтересован в том, чтобы уничтожить ваши доказательства?