Потомок Микеланджело - [3]

8

Мы погоняем ночь, как скакуна,

И тщимся днем вкусить отдохновенье.

Надежда на покой обречена —

Ее сулит нам только сновиденье…[4]

Эти строки Микеланджело все время вертелись в голове Филиппа той ночью, лишившей его сна. Эти и многие, многие другие.

Сносить достойно горечь пораженья

Ценней, чем подло выиграть сраженье.

Не об их ли судьбе — судьбе соратников Бабефа — идет здесь речь? После того, как они проиграли сраженье?..

Или еще:

Я счастлив, душу породнив с огнем.

Он негасим во мне и жжет так сладко…

Как это было понятно ему, Филиппу, чью душу беспрестанно сжигал огонь революции!

Но был ли революционером сам великий Микеланджело? Революционером в жизни? Он, которого прозвали «Неистовым»? И который так хорошо понимал чудовищную несправедливость общества своего времени?

Достигнув в подлости больших высот,

Наш мир живет в греховном ослепленье:

Им правит ложь, а истина — в забвенье,

И рухнул светлых чаяний оплот.

Бесспорно, Микеланджело верил в воздаяние за зло. И его «Страшный суд» — самая потрясающая картина возмездия, когда-либо существовавшая.

Но сам он не был и не считал себя борцом.

Мне дорог сон. Но лучше б камнем стать.

В годину тяжких бедствий и позора,

Чтоб отрешиться и не знать укора…

Нет, он не разменивал искусство на политику, даже если это была политика с большой буквы. Не сражался ни буквально, ни фигурально за свободу и справедливость.

Впрочем, у него на это не было ни времени, ни сил.

Ведь он был гением.

И постоянно сам ставил перед собой творческие задачи. Подчас непосильные. И этим жил. Только этим. Временами, как при росписи Сикстинской капеллы, он доходил до полного самоотречения.

Мой подбородок сросся с животом.

Лежу я на лесах под потолком,

От краски брызжущей почти незрячий;

Как гарпия, на жердочке висячей —

Макушка вниз, а борода торчком.

Бока сдавили брюхо с потрохами.

Пошевелить ногами не могу —

Противовесом зад на шатком ложе,

И несподручно мне водить кистями.

Я согнут, как сирийский лук, в дугу;

С натуги вздулись волдыри на коже…

В «Страшном суде» есть любопытная деталь.

Святой Варфоломей держит в руке содранную с себя кожу. Но если присмотреться, то видишь: у этой кожи лицо Микеланджело. Изуродованное, страдальческое. Его единственный автопортрет. Горький юмор!..

И при этом он понимал, что заказчик никогда не оценит по достоинству его титанический труд:

…Не ко двору я здесь — молва права…

Тлетворен дух для фресок в Ватикане…

Но это не волновало художника. Ибо он знал, знал наверняка, что работает не для папы Юлия II, а для вечности.

Он не знал, что такое компромисс.

И поэтому так страдал в последние годы жизни, когда силы оказались на исходе. Страдал настолько, что, казалось, готов был отречься от самого главного, от того, чем жил:

Служение искусству — ерунда.

Век спину гнуть, о тягостное бремя!

Брюзжанье вкупе с немощью — беда,

И ноги протянуть приспело время».

Он сознавал свою отрешенность от общества, в котором жил, свое равнодушие к другим и сам упрекал себя в этом:

Чтоб к людям относиться с состраданьем,

Терпимым быть и болью жить чужой,

Пора бы мне умерить норов свой

И большим одарять других вниманьем.

Но он так и не смог «умерить свой норов». Поэтому-то он и был «Неистовым».

9

И все же…

Все же Филипп не мог не почувствовать в глубине души справедливости слов Жермена.

Микеланджело не был революционером.

Но он был творцом.

Великим творцом.

И поэтому, желал он того или нет, дело рук его, его неповторимые шедевры работали на б у д у щ е е, а будущее вело к революции, к свободе, справедливости, братству.

Какие, если не подобные эмоции вызывали в людях его «Давид», «Брут», «Победа», его многочисленные «рабы»?

Сам он признавал это:

В искусстве не достичь заветной цели,

Коль высший смысл земного бытия

Умом пытливым мы не одолеем.

И он, как творец, одолевал этот «великий смысл» и понимал с полной ясностью:

Коль в изваянье жизнь забьет ключом,

Бессмертны станут мастер и творенье.

Да, он понимал, в чем его бессмертие: в правде жизни — жизни в самом широком смысле, в отыскании верного пути в будущее.

И Микеланджело-гений нашел его. Хотя сам, как человек, как член общества, не пошел этим путем, а в последние годы жизни даже решился на прямое его отрицание.

10

Быть может, думал Филипп, самый разительный пример этого внутреннего противоречия дает эпопея с гробницей Юлия II. Именно эпопея. Ибо охватила она целые десятилетия и прошла через весь зрелый период творчества Микеланджело.

Юлий II получил папский престол, будучи стариком. И, вероятно, именно поэтому с первых же дней своего понтификата задумался о будущей усыпальнице. По примеру египетских фараонов он решил создать себе гробницу на века, надгробный памятник, какого не знала история. И поручил этот труд знаменитейшему скульптору и архитектору своего времени — Микеланджело Буонарроти.

«Неистовый» тотчас же принялся за дело.

Он представил Юлию II проект грандиозного многофигурного мавзолея в несколько ярусов, который предполагалось установить в соборе святого Петра.

Папа утвердил проект.

Весной 1505 года Микеланджело отправился в Каррару, чтобы отыскать и подготовить нужные глыбы мрамора. Более восьми месяцев руководил он выпилкой блоков, обмерял их, сортировал, переправлял в Рим. Все это он делал на свои средства, надеясь, что папа оплатит его труд и труд каменотесов.