Потомки Нэнуни - [2]

Теперь путь лежал в восточную часть полуострова. Сначала лошадка бежала лугом вдоль поросшего ольховником берега речки, потом пошла на пологий длинный подъем, оставляя змеившуюся стежку смятой травы, опрокинутых ландышей, кукушкиных башмачков, первых оранжевых лилий. Воздух был насыщен их пряными запахами.

Вдруг из-под ног с шумом поднялся выводок-фазанов. Серенькие, похожие на куропаток, фазанята устремились за темной взъерошенной клушкой и, пролетев сотню шагов, опустились в зеленый орешник. Оттуда, почуяв приближение человека, хрипло рявкая, высокими прыжками вдруг бросилась в сторону напуганная косуля.

Конь шарахнулся. Янковский натянул повод, проводил взглядом мелькавшую среди трав рыжую спину, улыбнулся: с непривычки этот рев действительно способен напугать до полусмерти! Вспомнил недавнюю охоту. Все уже вернулись после выхода на заре и сушились у костра, когда к табору, серый от страха, подбежал новичок гость и, боязливо озираясь, пролепетал: «Ух, только что чуть не попал в лапы тигру!..» Сидевший у костра старик, сощурясь, негромко спросил: «А ты его видал?» Новичок перевел дух: «Нет, самого тигра не заметил, но рев его слышал совсем рядом и видел удиравшего в панике козла». — «Вот то-то, что козла, — проворчал старик, — а сам, паря, в панике. Таких тигров, брат, у нас в Приморье на каждом шагу. Порты-то в порядке? То ж козел орал!»

В полуверсте от перевала — снова треск в кустах. С лежки вскочили три буро-красных, в белых крапинах животных. Вытянув шеи и широко расставив уши, они несколько мгновений неподвижно смотрели на приближающихся лошадь и седока, потом повернулись и не торопясь запрыгали в овраг. Всадник осадил коня.

«Пятнистые олени! Старые знакомые. Так вот зачем бродяги выжигают здешние леса. Ясно, на гарях куда легче промышлять драгоценные панты! Удалось бы обосноваться в этих местах — закрою дорогу браконьерам. А прекратятся бессмысленные палы, начнет плодиться этот редчайший олень».

Так думал он в тот далекий день. Но мог ли представить, что в этой укрытой от зимних ветров долине станут выпасаться целые табуны лошадей и оленей и впоследствии он назовет ее Табунной падью? Что пройдут годы, и на ее морском берегу будут купаться и загорать его дети, потом внуки…

И все это тоже пройдет, придут совсем другие времена и другие люди, многое неузнаваемо изменится, но навсегда останутся метко и образно данные им названия гор — Шестисотая, Просека, Обсерватория; падей — Табунная, Длинная, Семивершинная; речек — Рубикон, Змейка… что и через сто лет люди будут произносить эти названия, часто совсем не ведая — кто их дал, почему, когда.

И, конечно, не подозревал, что на картах русского Дальнего Востока появится и его имя.

Лошадка незаметно преодолела перевал. А за ним, словно чаша, открылась окруженная невысокими горами долина — солнечная и тихая, с небольшой каменистой горкой и террасой посредине, на которой стояло несколько уцелевших от пожара лип. В долину с трех сторон впадали ручьи, образуя небольшую речку. Ключи выбегали прямо из недр, и сразу мелькнула мысль: они не должны замерзать зимой, это очень важно. Спешившись на галечном бережке, Янковский напился прозрачной воды, переехал речку, приблизился к горке и натянул повод. Конь послушно остановился.

Теплый ветер играл травой и цветами, стояла удивительная тишина; кругом ни дымка, ни пашенки, ни тропинки.

Всадник расседлал коня, вынул удила, стреножил. Конь вздрогнул холкой и жадно захрустел сочной травой.

* * *

Польское восстание 1863 года[1] привлекло под свои знамена много молодежи, и не только поляков. Естественно, примкнули к нему и студенты Горы-Горецкого сельскохозяйственного института, который в это время заканчивал шляхтич Михал Иванович Янковский. Отряд студентов под командованием капитана генерального штаба повстанца Звеждовского попал в окружение. Пленные предстали перед военным трибуналом царского наместника в Польше Муравьева-«вешателя». В этот день Янковский навсегда расстался с родителями, тринадцатью братьями и сестрой, потерял родовое имение в Люблинской губернии Царства Польского, институт, друзей, любимую девушку. «…К восьми годам каторжных работ».

Перед отправкой в Сибирь его навестила мать. Благословляя, надела на палец сына дорогой фамильный перстень с ампулкой яда под камнем. Прощаясь, шепнула: «Не давай над собой издеваться, если силы совсем тебя оставят, сорви рубин зубами».

Бесконечно долгий кандальный этап от Смоленска до Нерчинска, отмеченный покосившимися крестами тех, кто этапа не осилил. В Нерчинске — сырые темные шахты, не так давно покинутые декабристами. Позднее — строительство барж на реке Ингоде под Читой, в казачьей станице Сиваково. Земляк, бывший профессор Варшавского университета, доктор биологии Бенедикт Дыбовский. Одно лето бок о бок на строительстве барж — и дружба на всю жизнь.

Амнистия 1868 года — «на вольное поселение в пределах Восточной Сибири». Сверкнув красной искрой, перстень с ядом навеки утонул в сибирском сугробе. Первые четыре года «вольного» поселения — работа на золотых приисках Олекмы. Постоянная переписка с Дыбовским. И вдруг — предложение от него: принять участие в экспедиции на Дальний Восток. Задание исходило от Императорского Русского Географического общества (ИРГО) в Иркутске. Дыбовский получил разрешение на двух помощников, Михаила Янковского и Виктора Годлевского. Бывшие каторжники вновь встретились в станице Сиваково.