Потом наступит тишина - [71]

— Был, и я его укрывала. Но не могла признаться в этом, потому что в то время выполняла свой долг. Не могла, хотя речь шла об Эдварде… о Кольском… Теперь уже могу…

— Значит, ты по-прежнему считаешь, что те были правы? Значит, ты и сейчас с ними, а не с нами?

— Неправда, товарищ майор. Я уже никогда не буду с ними, откололась от них навсегда, и если бы я сегодня укрывала дезертира, то рассматривала бы это как преступление.

— Я старше тебя, — сказал майор, — и не люблю, когда меня обманывают. Все это лирика, детка.

— А я не могу говорить по-другому, товарищ майор. Все это сущая правда. А если хотите, то могу признаться, что совершила преступление. Мне действительно все равно.

— Не морочь мне голову. Ничего я не хочу. Не морочь, — повторил он и вспомнил тот октябрьский день, деревенскую избу в Черемниках, как он сидел за столом, а Кольский, сгорбившись, пристроился на лавке. «Вы уверены, что видели дезертира?», «А когда начинали операцию, были уверены, что в доме прячется дезертир?». И затем: «Я вынужден отстранить вас от должности, согласие командования имеется». Вспомнил глаза Кольского, когда тот ответил: «Мне все равно, товарищ майор».

Значит, он говорил правду, а она лгала…

Свентовец поднял глаза на девушку.

— Я не позволю, — сказал наконец майор, — снова начинать расследование и отказываюсь давать ход вашему заявлению. — Он принимал это решение на свой страх и риск и готов был нести за это ответственность.

— Тогда я пойду, товарищ майор. — Она поднялась со стула и надела пилотку.

Свентовец взглянул на кровать. Ружницкий, лежа навзничь, спал с широко открытым ртом.

— Я провожу тебя.

Она чуть улыбнулась:

— Не беспокойтесь, товарищ майор.

— Ладно-ладно! Не будем больше говорить об этом.

Свентовец открыл дверь. Телефонистка и Войтек вскочили со стульев. Войтек схватил автомат.

— Оставайся здесь, — сказал майор. — Если будут звонить, скажи, что пошел в роту.

Возле дома прохаживался часовой. Они свернули на темную улицу. Свентовец видел девушку только в профиль, она молча шла рядом с ним.

— Я представляла вас, товарищ майор, совсем другим, — промолвила она.

— И теперь разочарована?

— Нет, наоборот. Думала, что вы более суровый.

— Так я же такой и есть…

Издалека глухо доносилась канонада. Они остановились.

— Артиллерия, — сказала девушка. — Но почему-то стреляют на востоке. Слышите?

3

Рота отдыхает. У Кольского теперь много свободного времени; если ночью не начнется бой, можно забыться, стоит лишь покрепче закрыть глаза. Но ему хотелось, чтобы эта тишина тянулась как можно дольше. На темном небе сверкают звезды. В детстве он мечтал о путешествиях к звездам и представлял себе, как ракеты несутся в космическом пространстве. Они уходят в небо с космической скоростью, достигают стратосферы, затем зависают и сверкают, как новые звезды, или медленно опускаются на землю. Расстояние до луны триста восемьдесят тысяч километров. Это, наверное, не так уж много, если учесть… Что учесть?

В этом городке впервые за прошедшие пять дней разместился сразу весь полк, а значит, и санитарная рота. Достаточно пройти несколько улиц, мимо здания штаба, и ты на месте. Давно надо было это сделать. В одном городе, в одном полку, боже мой, об этом можно только мечтать! Но ему совсем не хочется идти туда… Смешно, но он даже не предполагал, чем все это может кончиться…

Нельзя ни в коем случае оглядываться назад — простая и непогрешимая истина. «Дорогая моя, в жизни за все надо платить, любовь тоже имеет свою цену, она для тебя была слишком высокой, и ты сама решилась на это… Я заплатил все, до последнего гроша, и могу теперь целиком посвятить себя войне. Нет, дорогая моя, сейчас не до этого».

Кольский уставился на потолок, в комнату заглянула луна. Ординарец Стельмачонок стирает на кухне портянки. Старшина роты, по прозвищу Казак, спит на кровати между шкафом и буфетом. В большой комнате за кухней, уставленной старой мебелью, сидит в одиночестве Лекш — в одной рубашке, рядом, на стуле, пистолет. Он листает книгу, аккуратно переворачивая страницы.

— Тебе нравится такая война?

Лекш поднимает на Кольского глаза.

— Такая, — говорит он серьезно, — мне тоже не нравится.

Кольский машет рукой:

— Ты неисправим. — Сняв мундир, он садится с Лекшем рядом. Оба, правда, слабо знают немецкий язык и с трудом разбирают готический шрифт, но тут дело проще — почти на каждой странице помещены иллюстрации с изображением обнаженных женщин.

— Хорошенькое занятие, — говорит Кольский.

Лекш захлопывает книгу, краснеет. Он вообще часто краснеет и в такие минуты теряется, становится смешным.

— Зачем закрыл? — смеется Кольский. — Полистай еще, может, вспомнишь свою девушку.

— Девушек вспоминать некогда. Все хочу поговорить с тобой. О Фуране.

— Догадываюсь.

— Возможно. Я только что был у него. Разговаривал с его заместителем, толковый парень, а потом с Кутрыной и Маченгой.

— Неразлучная парочка. И чего же им надо?

— Кутрыне ничего, а вот остальные настроены резко против Фурана. Ты представил его к награде?

— Представил. А в чем дело?

— Ему никак не могут простить того случая на лугу, когда он напрасно погубил столько людей…