Потом наступит тишина - [65]

— Но…

— Никаких «но»… Обойдешься и без газет. А если они уж очень тебе нужны, куплю сама. Дорогой мой, — добавила она мягче, — когда наступит мир, наверняка узнаешь об этом. А больше нам ничего и не надо.

— Мой муж, — сказала тетка, — тоже ходил всегда за газетами или по своим делам. «Иначе не могу», — говорил он. Видимо, он был прав. Я провожала его до леса, а летом сидела на опушке, дожидаясь, когда появится на дороге. Ходил он не спеша, все делал обстоятельно, я все переживала за него, а он умел держать себя в руках. Когда говорил: «Вернусь через два часа», по нему можно было проверять часы. Мыл руки, садился за стол, и я тут же подавала кушанья. Сейчас таких людей не найдешь, верно, Янка?

— Верно.

— Только раз не вернулся вовремя. А через два часа я уже догадывалась, что с ним что-то случилось. Когда увидела телегу и двух мужиков…

— Вы, тетя, уже рассказывали об этом…

— Может быть, Зося, — сказала покорно пожилая женщина. — Я все время путаю: то ли вспомнила что-то новое, то ли уже рассказывала об этом. Не сердись на меня; я понимаю, какой толк говорить об этом… Но, как сейчас, помню тот вечер, даже откуда ветер дул — со стороны леса. Когда я выбежала на поляну, в руке у меня был тот же фартук, что на тебе, Зося. Начала кричать…

— С тобой так не будет, — говорила Зося, лежа на кровати, заложив руки за голову, — нет, мой дорогой, не думай, что ты вольный казак. Я спасла тебя и должна ухаживать за тобой. Слава богу, что о нашем домике никто не вспомнил, промчатся военные вихри, еще неизвестно, как будет дальше, вот тогда и пойдешь куда глаза глядят. Со мной… или без меня. А пока что сиди и не рыпайся. Найди себе какое-нибудь занятие, ты как-то говорил, что любишь писать. Я тебе мешать не стану, а свободного времени у тебя хоть отбавляй. Да и с теткой повезло!

Вечером Стефан попытался что-то написать. Зося уже спала, либо делала вид, что спит, свет от лампы падал только на стол. Он взял карандаш и задумался. О чем же написать? В голову не приходили никакие мысли. Несколько дней назад сел писать письмо матери. Зачем, если он его все равно никогда не отправит?

«Дорогая мама! Мы не виделись целых десять лет и ничего не знаем друг о друге. Не виделись — это не совсем верно, потому что я видел тебя на митинге в Лукуве, где ты выступала с речью. С какой жестокостью ты говорила о людях, судьба которых схожа с моей. Но не буду вдаваться в политику, всю свою жизнь ты посвятила ей, и где мне равняться с тобой, с твоим опытом в этом деле!

Но я хочу поделиться с тобой кое-чем, что для меня чрезвычайно важно и во что никто, кроме тебя, не поверит. Я сбежал из армии, точнее, из-под стражи, но не питаю ненависти к тем, кто упрятал меня за решетку. Я не отправился в лес в партизанский отряд, хотя и имел все пароли для связи, но, в отличие от тебя, я не враг ребятам, скрывающимся сейчас в лесу. Тебе это понятно?

Ты даже не можешь себе представить, в каком положении я оказался. Не знаю, ты ли права или они, но я убедился, что не смогу разобраться в этом сам. Ну зачем мне выступать против тебя или против тех, с кем дружил еще несколько месяцев назад?!

Понимаю: надо сначала закончить войну с Германией. Но ведь с самого начала, с той самой минуты, когда я увидел немцев на улицах Варшавы, я только об этом и думал. Я не хотел тогда стоять в стороне, а теперь вот бездельничаю. Объясни мне как следует: почему так случилось? Почему сегодня от меня требуют, чтобы я сказал, что думаю, например, об аграрной реформе? Буду с тобой откровенен: я ни о чем не думаю… Проводили мы одну операцию, когда я служил еще в армии. Мужики начали делить землю помещика, забыв про осторожность, не задумываясь о последствиях. Какие-то идиоты обстреляли нас, как принято сейчас говорить, из-за угла. Убили хорошего офицера, мирового парня, который должен был отправиться на фронт. Я ни разу в жизни не видел помещика, их не было у нас ни в семье, ни в партизанском отряде, а майор был уверен, что я против крестьян, наверное, из-за моего прошлого. Но это же чепуха! Во время оккупации меня никто не спрашивал, что я думаю об аграрной реформе, но если бы спросили, то ответил бы, что я солдат и пусть об этом думают умные головы в сейме. А так как я рос бездомным мальчишкой и смотрел на жизнь не через розовые очки, то ты сама не хуже меня знаешь, что я не мог воспылать любовью к тем, кто правил страной до войны. Помню, как полицейские проводили обыск в нашем доме, когда забрали тебя и отца. Но сейчас идет война, и я считаю своим долгом не поднимать эти вопросы. Все должно решиться потом.

Люди принимали присягу на верность Польше. Во время оккупации мы безжалостно расправлялись с предателями, а теперь в измене обвиняют меня, и никто, буквально никто на свете не поверит мне, кроме тебя… Кроме тебя?»

Стефан отложил карандаш.

— Прочти, — сказала Зося. Значит, она не спала, ее ровное дыхание ввело его в заблуждение.

— Нет-нет, надо сначала закончить! Вот завтра закончу и прочту.

После этого он не мог заснуть. Подумал, что надо быть осторожнее. Хотя он и спрятал письмо в карман пиджака, но Зося может найти его до того, как он проснется, и прочесть. Эту писанину лучше всего спрятать где-нибудь в шкафу. Сейчас это сделать или не стоит? Может, она все время притворяется, выжидает?..