Потом была победа - [10]

— Вот у Ваньки Савохина весной отец помер, — заговорил Валетка. — Выходит, Ванька теперь зауголком стал?.. Разве я виноват, что мой папка помер? Пусть теперь Ленька на улицу не выходит. — Глаза мальчугана захолодели. — Я и матери скажу, чтобы его матку на порог не пускала.

Николай невольно улыбнулся. Дарья умела раскладывать карты. Подсмеивались раньше над ее гаданием, а как стала война забирать мужиков, не одной Дарье захотелось вперед заглянуть.

Никому не отказывала Дарья, и карты в ее руках большей частью выпадали так, что получалось скорое свидание и дом родной. А если и удар — туз трефовый посредине оказывался, — то рядом непременно была девятка или король какой-нибудь, которые удар тот делали легче…

За гадание Дарья денег не спрашивала, но знали бабы слабость телятницы и оставляли на столе шкалики и поллитровки.

Выпив, Дарья требовала, чтобы сын был при ней. Она обнимала его, говорила всякие бестолковые слова. Иной раз пела частушки, тяжело топотала короткими ногами.

Пьяной матери Валетка стыдился. Он запирал дверь и захлопывал окно. Хмуро ждал, пока мать наговорится и выпляшется, потом укладывал ее спать и рядом ставил миску с огуречным рассолом или взвар.

— Не взяли еще фашисты Севастополь, дядя Коля, — неожиданно сказал Валетка. — Я вчерась на почте радио слышал. Ожесточенные бои. Наши пятнадцать танков подбили.

— Пятнадцать? — переспросил машинально Орехов и снял руку с плеча мальчика. — Пустяк это, Валетка… До Дона отступили, а тут пятнадцать танков…

— Ничего, дядя Коля, — Валетка покосился на костыли, брошенные у арыка. — Скоро мы их погоним. На почте заведующий говорил, что скоро начнется наступление. Как хлеб уберем, так и будем наступать.

В голосе Валетки слышалась убежденность, и Николай пожалел о своих словах. Пусть хоть желторотые ребятишки верят, что скоро пойдем на фронте в наступление. Пятнадцать танков подбито, а сколько целехоньких утюжат землю, рвут ее снарядами, полосуют людей? Некуда ведь дальше отступать… Некуда!

Орехов свернул цигарку и долго бил кресалом, пока не взялся искоркой трут.

— Дядя Коля, на фронте больше убивают или ранят?

Николай пристально взглянул на Валетку. Тот любил расспрашивать про фронт, про бои, про пушки и про разведчиков. И каждый раз задавал этот вопрос.

— А к Антониде вчерась кузнец сватался, — неожиданно сказал Валетка. — Полушалок принес. Красный, и с белыми цветочками.

— Писем ей нет?

Валетка покачал головой.

— Не будет Антониде писем, — сказал он.

Мальчонка сидел, опустив плечи. Губа его распухла, время от времени он облизывал ее. Руки механически крошили сухую ветку. Хруст ее был отчетлив и короток.

— Откуда ты знаешь? — спросил Николай. — На картах, что ли, мать наворожила?

— Брешет она со своими картами. Разве по картам что узнаешь? Радио бы провести… Вы чего с топором?

— Ветлу пришел рубить.

— Ветлу? — переспросил Валетка и вскочил. — Прямо сейчас?

— Сейчас, — подтвердил Николай. — Откуда ты знаешь, что Антониде не будет писем?

Глаза Валетки испуганно ворохнулись и задержались на костылях Николая, на искалеченной ноге, туго спеленатой обмотками.

Он вздохнул так, будто собирался кинуться в омут, и сказал чуть слышно:

— Я письма писал.

— Какие письма?

Вместо ответа Валетка подошел к ветле, сунул по локоть руку в дупло и подал Николаю несколько мятых конвертов со штампами полевых почт. Письма были адресованы Валентину Ивановичу Каданову. Николай не сразу сообразил, что Валентин Иванович и есть широколицый, с конопушками зеленогаевский почтальон Валетка.

В двух письмах сообщалось, что данных о красноармейце Семене Петровиче Панченко часть не имеет.

— Вот последнее, — сказал Валетка. — Позавчера получил.

В письме сообщалось, что по дополнительно наведенным справкам красноармеец Панченко С. П. погиб под Ленинградом в августе сорок первого года.

— Она знает?

— Нет, никому не сказывал, — признался Валетка. — Я, дядя Коля, сам пишу, когда кому-нибудь долго писем нет. Уж две тетради исписал.

У Николая защемило в груди. «Сам пишу»… Мальчуган мой хороший! Значит, прячешься ты где-нибудь в закутках от любопытных взглядов и пишешь, разыскивая тех, от кого не приходят вести. Пишешь до тех пор, пока, не получишь вот такое письмо, пока не станет ясно, что писать больше некому.

Валетка взял у Николая письма, завернул их в холстинку. Сверток получился объемистым. Видно, не только о Семене Панченко наводил справки зеленогаевский почтальон.

— Что еще в дупле?

Валетка замялся, потом сказал, что в дупле хранятся «блескучие» камни. Он сунул руку и вытащил пригоршню разноцветных камешков. Осколки кварца, красный гранит, обломки хрусталя, мелкозернистый на изломе гнейс, отшлифованные водой окатыши сланца и еще какая-то каменная разноцветь.

— Зачем это тебе? — удивился Николай.

— А так, — ответил Валетка, перебирая на ладони свое богатство. — Когда я на почту хожу, завсегда камешки высматриваю. Они ведь, дядя Коля, как люди, — все разные…

Орехов слушал Валетку и вспоминал то невероятно далекое время, когда еще не было войны и когда он, как и Валетка, собирал камни и мечтал, что будет геологом. Обрезала война мечту.