Потерянный шпион - [41]

Через пять минут он снова открыл глаза.

«Все-таки Департамент уже не тот, – подумал он с грустной улыбкой, – не тот, что при Максимусе IV. Нет той педантичности и профессионализма». Его время истекало, ему пора было уходить. Он с грустью подумал, что так и не увидит, чем же все это закончится. Впрочем, его отец ведь тоже не видел Победы, ради которой он отдал свою жизнь. Он сделал все, что мог, и ему не в чем было себя упрекать – Бог даст – другие докончат то, что он начал. Он взялся двумя пальцами за вторую сверху пуговицу камзола и стал аккуратно ее крутить, пока она не оторвалась и не легла в его ладонь. С виду это была обыкновенная медная пуговица, такая же, как и все остальные. Сняв с нее медную накладку, Сноу положил оловянное основание пуговицы в рот и стал ее разминать зубами. Вскоре серый порошок, заполнявший пуговицу изнутри, заполнил его рот горечью, язык тотчас занемел. Темник чуть поморщился и улыбнулся – он всегда улыбался, прощаясь…

Глава 14

Полусотник Валери был в великолепном расположении духа. Он со своими товарищами спускался по извивающейся горной дороге среди восточных склонов Северо-Западных гор. Задание, полученное от темника Сноу, было блестящим образом выполнено – он нашел указанное в старинной карте тайное место и забрал оттуда то, о чем его просил лидер тайной организации «Волхвы» – замечательного союза честных офицеров-патриотов, которому, по его глубокому убеждению, было суждено изменить путь его Родины. Выполнение этого задания оказалось весьма несложным и даже приятным занятием – в сущности, это была прогулка в горах в то время, когда погода крайне благоприятствует таким прогулкам – ветра не сильны, а солнце поздней весны щедро греет путника, но не палит и не обжигает его. Если бы Валери учился в другом заведении, например – в Академии Государственной Стражи или в Обители, он знал бы, что в данный момент его задание еще не выполнено и наполовину; однако логика кавалериста подсказывала ему, что победа уже одержана, и это наполняло его беззаботным весельем. Он даже попробовал насвистывать негромко какой-то незамысловатый мотивчик, однако вскоре прекратил это занятие, осознавая, что музыкальность никогда не относилась к числу его многочисленных талантов. За поворотом дороги должен был показаться хутор, стоявший в трех милях от Айзенвальда и встречавший всех путников, возвращавшихся с гор. Там жила большая крестьянская семья, которую Валери видел издалека по дороге в горы. Несколько человек разного возраста, женщин и мужчин, усердно трудились на картофельном поле, закладывая фундамент своего сельского благополучия на текущую зиму.

Дорога резко повернула влево, и из-за поворота всадники увидели тот же хутор, что и три дня назад. В середине его, на небольшой ровной площадке утоптанной земли, в десяти ярдах от проезжей дороги на земле, раскинув руки и глядя в небо, лежал мужчина лет сорока, одетый в простую крестьянскую рубаху серого грубого домотканого сукна, теперь уже не серую, а бурую от забрызгавшей ее крови. Над ним, плача навзрыд, склонилась миниатюрная хорошенькая девушка лет двадцати пяти, вероятнее всего – дочь раненого или убитого фермера. Из окон их дома валил густой белый дым. Несколько в стороне от дома, скорчившись и стоя на коленях, громко стонал худощавый парень. Всадники спешились. Девушка, подняв к ним свое заплаканное лицо, то ли застонала, то ли закричала, протяжно и жалобно:

– Дети, ради всего святого, в доме дети!..

Трое друзей-кавалеристов немедленно бросились к двери дома, оказавшейся запертой, и, подняв с земли валявшийся на ней чурбак длиной около двух ярдов, решительно принялись ее выбивать. Один из кавалеристов подошел к девушке, для того чтобы как-то ее успокоить и попытаться оказать помощь ее отцу, если он, конечно, еще жив. Валери на минуту замер около лошадей, пытаясь понять, что же здесь произошло и как еще можно помочь. В этот момент дверь, не выдержав ударов тарана, с треском повалилась.

«Странно, – подумалось Валери, – из двери горящего дома совсем не шел дым». Все, что произошло далее, показалось ему настолько скоротечным, что слилось в какую-то молниеносно меняющуюся и в то же время – почти застывшую в пространстве картину. Смертельно раненный хозяин хутора взмахнул рукой, и его товарищ, склонившийся над ним, беззвучно опустился на землю, слегка согнувшись и последним движением своих, уже не слушавшихся его рук схватившийся за рукоятку стилета, прошедшего через верхнюю часть живота и пронзившего сердце. Из дверного проема горящего дома раздались три выстрела, и кавалеристы, все еще державшие в руках бревно, рухнули на траву, так и не успев выхватить свое оружие. Из-за скотного двора выбегали бойцы Департамента Государственной Стражи – двое его товарищей, еще остававшиеся в живых, повернулись к ним и выхватили свои кавалерийские палаши; мушкеты оставались в седельных кобурах – таких близких и в то же время теперь безнадежно далеких. Бойцы Шмидта не были романтиками и не стали упражняться в фехтовании: передний ряд бегущих немедленно опустился на колено, а задние прицелились из мушкетов в положении «стоя».