Потерянный рай - [57]

Его ругань ничуть меня не смутила – скорее развеселила. Робюр был из тех вояк, что подхлестывают себя бранью, а значит, ему не хватало настоящей уверенности и отваги.

Я занес меч. К своему удивлению, я обрадовался такому повороту событий. Отлично! Наконец-то я дам выход гневу, который копился во мне с утра, да и все эти месяцы. Этот тупоголовый коротышка даст мне разрядку.

Я крикнул, стараясь сдержать свое нетерпение:

– Хватит, Робюр: уйди или умри! Давай!

Он с ревом бросился на меня, размахивая топором и бешено вращая глазами.

От первого удара я увернулся. Он крутанулся и кинулся снова. Я легко уклонился. Он упорно наскакивал, вообразив меня трусом, а себя – хозяином положения. Я позволил ему вволю попрыгать; я не нанес ни одного ответного удара, чтоб он навоевался и выдохся.

Восьмую атаку я принял, выбил его топор – тот отлетел на несколько шагов – и тут же воткнул меч ему в живот.

Он изумленно на меня уставился, выпучив глаза и разинув рот, и упал на колени. Ревя от боли, он попытался выдернуть меч. Я безжалостно всадил его еще глубже и провернул, чтобы добить мерзавца. Он истошно взвыл.

Робюр рухнул на землю. Под ним образовалась кровавая лужа. Он булькнул, задрожал и захрипел, потом обмяк и застыл навсегда.

Я крикнул его громилам:

– Уберите эту кучу дерьма отсюда и убирайтесь вон! Или настанет ваш черед.

Сельчане заголосили, в их яростных воплях смешались приветствия и улюлюканье. Можно было подумать, что это они одержали победу…

Мама и Нура стояли поодаль и восхищенно на меня смотрели.

Для всех я стал вождем.

* * *

Ночь после пиршества я провел в своем прежнем доме, где жил когда-то с Миной.

Мне не спалось. Столь быстрое развитие событий потрясло меня. После моей многомесячной отлучки судьба торопливо наверстывала упущенное время.

Чтобы отпраздновать мой приход к власти, сельчане на скорую руку учинили праздник. Одни притащили мяса, другие насадили его на вертел, третьи разложили костры, кто-то принес яблок, а кто-то – кувшины с вином. Тибор сел по правую руку от меня, Мама – по левую. Она так и сияла: она снова была главной, единственной женщиной вождя. Ее положение матери вождя было неоспоримо и незыблемо, тем более что жена моя умерла. Меня радовало, что ей нравится блистать рядом со мной, что она излучает гордость и величие.

Панноам, занятый опорожнением кишечника, не появился. Нура, соблюдая приличия, тоже не пришла. Но я запомнил ее устремленный на меня взгляд, когда я склонился над поверженным Робюром и омыл руки в его крови. В ее глазах я заметил даже не восхищение: она была покорена, ее лицо и шея обагрились румянцем. Обычная ее сдержанность изменила ей. Может, она впервые увидела во мне сильного мужчину, а не сына Панноама, подчиненного ему? Я взглянул на себя ее глазами и ощутил себя прекрасным. На миг.

Совершенное убийство не внушало мне отвращения. Оно показалось мне блестящим выходом. Прежде я лишал жизни пернатую и мохнатую дичь, теперь же убил человека. В отличие от животных Робюр на меня напал сам; он желал мне зла. Все хорошо взвесив, я решил, что от гибели этого негодяя толку больше, чем от смерти животного: я уничтожил опасность и положил конец глупости, зависти и ненависти, которые в нем увидел.

Я растянулся на циновке, на которой мы с Миной усердно делали детей. В моих воспоминаниях не было горечи, но было томление. Спустя месяцы, я вспоминал лишь мягкость Мины, ее неловкую самоотверженность и желание делать добро – я начисто забыл, как скучал с ней и как она меня раздражала. Мина становилась милым эпизодом моей жизни, источником приятной меланхолии.

К тому же меня тронуло, что отец сохранил мой дом неприкосновенным и незаселенным. Обычно ни одно жилище подолгу не пустовало – отец передавал его другой семье. Для меня Панноам сделал исключение. Надеялся ли он, что я вернусь?

Мой взгляд на отца снова менялся. Панноам передал мне власть, и это заглушило мои сомнения. Отрекшись вчера от власти, он проявил осознанность и ответственность. Он выказал здравомыслие, сохранив верность долгу и радея о благе деревни и старшего сына. После стольких битв и забот его путь вождя и отца завершен, и пришло время отдохнуть.

Под утро я устыдился своей черно-белой оценки личности отца. Как примитивно! То я восхищаюсь им, то его презираю. Неужели я не в силах судить о нем обоснованно и взвешенно? Принять его сложность? Панноам обладал самыми чудовищными недостатками и самыми высшими достоинствами. Да, его добродетели дополнялись пороками, соразмерными, то есть огромными – но бывают ли совершенства без несовершенств? Безусловно, нужно очень любить власть, чтобы сносить ее бремя… Можно ли посвятить себя благу других вопреки их воле, наперекор их желанию, позабыв о себе? Поддерживая в сельчанах страх, Панноам добивался мира и сплоченности деревни. Когда он изымал свою долю из награбленного Охотниками, он лишь давал им понять, что остается вождем. Бесспорно, он обирал своих подданных, но разве и они не готовы были предать его, едва почуяв слабину? Я это увидел, когда Робюр сыпал угрозами. Им мертвый Панноам милее, чем слабый. Разве не ясно, что он оставлял себе часть добычи, чтобы обзавестись припасами, защитить свою старость, снести удары судьбы? Властвуя, испытываешь беспокойство; забота о безопасности не освобождает от чувства опасности.