Потерянный рай - [21]

– Я вчера говорил с отцом.

Она рассмеялась:

– И как же ты это делаешь? Ты ржешь? Лаешь? Блеешь?

– Не смейся, Нура. Я говорил о тебе.

Она перестала хохотать.

– Обо мне?

– Да.

Она внимательно и напряженно посмотрела на меня:

– И что ты ему сказал?

– Я…

– Да?

Я готов был проболтаться, как вдруг раздался душераздирающий крик. Неудержимо и яростно залаяли собаки. Кроны деревьев скрывали от нас участников отчаянной битвы.

Я вздрогнул. Я мигом почуял, что происходит.

С топором наперевес я бросился на крики.

Когда я выбежал на поляну, я различил вдалеке простертую на земле фигуру отца; вокруг метались собаки, пытаясь защитить его от пятерых Охотников; те были вооружены дубинами и нагрянули, чтобы выкрасть наших муфлонов.

Охотники убивали собак одну за другой и уже подступали к отцу.

– Ко мне! – завопил я. – Ко мне! На помощь!

Я мчался со всех ног. Отовсюду сбегались крестьяне, кто с палкой-копалкой, кто с мотыгой, кто с дубьем, но все мы были далеко и не могли успеть вовремя…

Я стал свидетелем ужасающей сцены.

Охотники, перепрыгивая через собачьи трупы, приближались к моему отцу; он, израненный и истекающий кровью, из последних сил потрясал колом; один Охотник выдернул у него из рук оружие, чтобы прикончить.

– Нет! – взревел я.

Кол уже падал на моего отца, и тут откуда-то выдвинулась громада, толкнула Охотника и ударом топора отсекла ему голову. Четверо его сообщников обернулись и увидели великана. Они непроизвольно заняли атакующую позицию, но великан быстро расправился и с ними.

Пять трупов!

Пять взмахов топора и пять трупов…

Великан увидел, что мы приближаемся, и длинными прыжками, едва касаясь земли, удрал в лес.

Я подбежал к отцу первым; он лежал, истекая кровью среди мертвых врагов и собак. Отец сжимал колено, скорчившись от боли, не мог выговорить ни слова и еле дышал, с остекленевшим взором уйдя в свое страдание. Я наклонился к нему, запыхавшаяся и обезумевшая Мама тоже подскочила к нам и рухнула на землю:

– Панноам!

Она опустила глаза и взвыла: искореженная ударом дубины, ступня отца была сломана, а голень раздроблена. Бедро было вывихнуто.

Отец закрыл глаза. Голова его скатилась набок. Он с трудом выдохнул воздух.

Мама потрясла его за плечи:

– Он умер…

Я пошатнулся, едва не теряя сознание.

Запыхавшиеся сельчане окружили нас. Тибор сел на корточки, пощупал запястье отца, наклонился к его носу, приложил ухо к груди.

– Он не умер.

Мама с трудом выговорила:

– Но сейчас умрет?

– От потери крови или заражения, из-за раны.

Мама в отчаянии повторяла:

– Панноам сейчас умрет!

Тибор схватил ее за руку:

– Умрет, если я не отрежу ему ногу.

– Что?

– Ты согласна?

– Да.

Тибор повернулся ко мне:

– А ты, Ноам?

Я ответил согласием, как и моя мать. Тибор мигом отодрал один из своих огромных карманов, стянул тканью отцову ногу выше колена, чтобы остановить кровь, поискал глазами Нуру. Белее мрамора, она стояла у него за спиной и неотрывно следила за его действиями; он ей сказал:

– Сейчас мы его прооперируем.

Я поднял голову, и мне показалось, что вдали мелькнул силуэт великана. Кто это был? Кто спас моего отца? Почему один из Охотников пощадил Озерного жителя? И почему этот исполин избегал всех – и нас, и себе подобных?

Почувствовал ли он мой взгляд? Он исчез.

* * *

Мы осторожно положили тело на каменный стол, устроенный Тибором в глубине его жилища. Отец уже не реагировал на происходящее, но дышал.

Тибор обернулся к сельчанам, сгрудившимся в доме и за его дверями:

– Панноам потерял сознание. Когда я начну резать, боль разбудит его. Мне нужны четыре человека, чтобы удерживать его, если он будет биться.

Четверо выступили вперед.

– Пусть остальные уйдут!

Я попросил сестер увести мать. Комната опустела.

Тибор скомандовал:

– По одному на каждую руку и ногу. Кто со стороны раненой ноги, пусть держит бедро, выше колена.

Все выполнили его указания.

Тибор взял меня за руку, отвел к деревянному сундуку, сел на корточки и шепнул мне на ухо:

– Поручаю тебе важное дело, Ноам. Постарайся, чтобы он проглотил напиток, в котором ты растворишь этот порошок.

Он показал мне флакон, который я узнал.

– Это порошок, который ты употребляешь иногда по вечерам? Заступничество?

– Да.

– И который ты запрещал пробовать мне?

– Запрещал для твоего блага.

– Для моего блага? И просишь, чтобы я скормил его отцу?

Я непроизвольно повысил голос. Он велел говорить тише.

– Видишь ли, Ноам. Порошок, конечно, приносит облегчение, но ты уже не сможешь без него обходиться.

– Даже усилием воли?

– Порошок разъедает твою волю. Он навязывает тебе необходимость принимать его снова и снова. Ты хочешь считать себя его хозяином, но становишься его слугой. Остерегайся этой ловушки, в которую я попал много лет тому назад.

– А мой отец?

– Одна доза не приведет к зависимости. К тому же у нас нет выбора.

– Что это?

– Конопля[6].

Он схватил коробочку с коричневым порошком:

– А здесь мак. Ты набьешь его в мокрую тряпицу и, как только отец застонет, приложишь к носу. Но не задуши его. Ясно?

На лбу у него выступил пот. Он резко обернулся к Нуре:

– А ты помнишь свою обязанность? Что ты делала для своих братьев… Ты подаешь мне инструменты и держишь их в воздухе, пока я ими не работаю, и никуда их не кладешь. Ясно?