Потерянный рай. Эмиграция: попытка автопортрета - [3]

Двести тысяч бывших советских подданных привезли в диаспору опыт, которого здесь, уже нет. Мы приехали из страны, которая благодаря катаклизмам прогресса стала заповедником идеологии. Конечно же, не марксистской, православной или правозащитной, а той, первичной идеологии, придающей вещи достоинство символа, жесту — значение деяния, а делу — характер эпического, хотя часто и трагикомического, подвига.

Грядущий трезвый историк еще напишет монографию о роли стакана в производственных процессах. Будущего филолога еще ждет радость исследования заборной лексики. Социологи XX века заинтересуются любовными отношениями в подъездах. Но нам, живым современникам, свидетелям и соучастникам, важно лишь запечатлеть определенным исторический момент.

Увидеть и оценить его можно лишь со стороны, лишившись привычных вещей, знакомого этикета, родной знаковой системы. Эмиграция — место и время. Отсюда, из нашего ЗДЕСЬ и СЕЙЧАС, мы можем осознать, чем мы были, кем стали и какими будем.

Конечно, западный человек тоже обладает запасом идеологически значимых примет — Мэрилин Монро, кокаин, форд 36-го года. Но ему не понять знаковую ценность советского образа жизни. Этот феномен мог возникнуть и расцвести только на том обитаемом острове, частью которого мы были и, видимо, никогда не перестанем быть.

Остров этот, конечно, Россия.

ГЛАВА 2. ТАМ

Вещи

Карел Чапек один из малых больших писателей Он тихо и комфортабельно жил в маленькой Чехословакии в те недолгие годы когда она была республикой. Наверное, жизнь там была невеселой — европейский лоскуток зажатый между Россией и Германией. Но то ли обаяние швейковской Чехии, то ли счастливое пристрастие чешского языка к уменьшительным суффиксам — все эти Франтишки, которые едят шпекачки — то ли еще какая причина кроющаяся в нашей любви к миру малому и безопасному, сделали эту страну европейским рассадником уюта. Карел Чапек был великим певцом уютных вещей. Не красивых, не значительных, а уютных. Как домашние тапочки коллекция марок или котенок. Он написал волнующую эпическую поэму о своем огороде, детективную повесть о собирании кактусов, увлекательную историю о фотографическом аппарате, к названию которого тогда еще прибавлялось "для моментальных снимков".

Наверное, Чапек был не первым поэтом вещей. Ведь могли же масоны опоэтизировать мастерок каменщика, а драматические таланты воспевать шапку Мономаха. Но вряд ли кому приходило в голову восхищаться будильником или потертым чемоданом. Чапек противопоставил миру великого и большого, миру, в котором гремящие молоты куют мечи и орала, маленькую и незаметную вселенную. Он составлял натюрморты из поистине мертвой природы — наперстка, ножниц, стакана. Когда-то голландским живописцам это принесло славу…

Вся эта «чапековская» интерлюдия нужна лишь для того, чтобы доказать и так бесспорный тезис о важности мелочей. Человек в мире вещей так же естественен, как заяц в лесу. И тот, и другой образуют экологическое единство, в основе которого лежат законы природы и сложившийся этикет. Поэтому вполне понятно, что наши веши говорят о нас больше, чем мы сами. Их обилие — свидетельство мещанства. Отсутствие — характеризует хозяина как аскета или алкоголика (часто это совпадает).

Вещи — поэзия и проза нашего бытия. Они опьяняли ароматами натуральной кожи и ослепляли блеском полировки. Они вносили в нашу жизнь экзотическую роскошь заграничных этикеток. Приводили в эстетическое содрогание хрустальным отблеском сервизов, Вызывали черную зависть и глухую ненависть. Мораль советского общества придавала вещам особый привкус идеологического разврата. Иметь или не иметь — равно означало вступление в конфликт с властями. Советских людей часто делили на узколобых мещан, покрывавших полы коврами в три слоя, на пижонов-фарцовщиков, публично осмеянных за узко-широкие брюки, на диссидентов-бессребренников, унижающих общество антисанитарным убожеством своих квартир.

Любой предмет эпоха способна украсить смыслом, превратив его в свой символ. Стоит только представить себе сундук, как в памяти всплывают купцы из пьес Островского. Кружева ассоциируются с Францией последних Людовиков. Камин — с уютными диккенсовскими временами. В России веши говорят значительно больше. Они стали идеологическим жестом, охотно Заменили свободную печать и парламент. Начнем с квартиры. Она служит в первую очередь убежищем от разбушевавшейся социальной стихии. Поэтому ее обстановка — идеологическое достояние хозяина, противостоящее всеобщему конформизму. У себя дома человек, как в бомбоубежище. Он спрятан от давящей силы коллективного упрощения, поэтому, веши, собранные здесь — вызов обществу. Все это не мешает всем интеллигентным домам быть похожими.

Естественным и главным предметом обстановки являются книги. Обычно их тысячи штук. Чтобы разместить подобную библиотеку в малометражной квартире, хозяевам приходится отказаться от прочих удобств своего жилья. Кухня, прихожая, ванная в той или иной степени наполнены книгами. Но это не значит, что они не лежат на подоконниках, радиаторах; или кресле-качалке. Кроме того, книги используют в качестве ножки дивана, полставки пол сковороду и опоры для телевизора.