Потерянный Ковчег Завета - [94]

Однажды вечером, сидя у себя в комнате, я записал все собранные мной за много лет сведения, в которых содержались какие-то подсказки. Каждой теме я отводил отдельную страницу.

Когда я закончил последнюю запись, сложил листочки в аккуратную стопку и устало прикрыл глаза, мне пришло в голову, что самая важная информация — та, что относится к пещере Мавогве в долине Лимпопо. Это единственный твердый островок среди болота слухов, намеков и россказней: около 1949 года Гаральд фон Зикард, величайший специалист по легендам о Нгома, человек, проживший большую часть жизни в племени, изучавший его верования, написал, что видел и фотографировал Нгома в музее в Булавайо. Гаральд фон Зикард — тот самый белый, который нашел Нгома в гроте Мавогве на горе Масенна у Лимпопо. В его книге напечатан черно-белый снимок Нгома. Я сам его видел, и книга у меня есть.

Однако Нгома в музее больше нет.

Эти два факта казались мне твердой почвой, по которой можно двинуться вперед. Несколько более шаткую основу для размышлений представляло убеждение Мазива, Моэти и других старейшин, что Нгома забрали из музея сами же лемба — в неизвестное время и при неизвестных обстоятельствах — и сначала спрятали в Мберенгва или окрестностях, возможно, в пещере у подножия Думгхе, а потом перевезли в горы Соутпенсберга.

По утверждению большинства старейшин, все произошло именно так или приблизительно так, но точных подробностей о том, как и когда Нгома забрали из музея, никто не знал. И никто понятия не имел, кто из жрецов Буба его забрал.

Тогда же я по телефону объяснил ситуацию Рувиму, а он пожал плечами и сказал: «На мой взгляд, все это фроммер вунш — голубые мечты. Им нужно, чтобы Нгома охраняли их жрецы, им так хочется, вот они и верят, что так и есть. Это вроде того, как в Иерусалиме некоторым хочется, чтобы Ковчег был в Храме, вот они и верят бимунах шелемах — беззаветно, что он и вправду спрятан где-то под Храмовой горой. Вера и факты, к сожалению, две большие разницы».

За последние годы я несколько раз побывал в музее Булавайо в надежде прояснить, при каких обстоятельствах исчез оттуда Нгома. Я надеялся добыть побольше информации о его происхождении, о том, как его обнаружили, найти следы присутствия Нгома в музее, узнать, как его оттуда вывезли. Увы, сотрудники музея ничего не знали. Никаких записей о том, что его туда доставили или увезли, не было. У сотрудников музея не имелось никаких данных о Нгома, и они утверждали, что ничего похожего на фотографию в непонятной научной книжке фон Зикарда в их музее нет.

В 1999 году услужливые кураторы обыскали весь музей и хранилища сверху донизу. Ни в экспозиции музея, ни в запасниках ничего похожего на Нгома не нашлось. Никакого следа. В последний раз Нгома видели в 1949 году, почти шестьдесят лет назад. И, насколько я смог установить, на этом след оборвался. Отлично снаряженная экспедиция Ричарда принесла не больше, чем мои предыдущие попытки. Я оказался там, откуда начал.

Несколько дней я пробыл в Соутпенсберге, неспешно прогуливался в горах, припоминал приключения, которые пережил тут десять лет назад.

Однажды вечером, обессиленный, я зашел в бар, памятный мне по той последней, печальной встрече с Рувимом. Чтобы поднять свой поникший дух, я выпил на террасе пару больших порций «Лафройга», потом заказал еще. Я уже собирался пойти поужинать, когда в бар за моей спиной вошел немолодой мужчина, взял себе пива и вышел на террасу. Опустившись в кресло, он поднял бокал и пробормотал: «Йехид да!» — «Ваше здоровье!» по-валлийски, на языке моих предков.

— А, земляк, — сказал я, поднимая бокал.

Дэвид Джонс — бывший житель Родезии, а родился он и вырос в Уэльсе. Копна седых волос, пронзительные голубые глаза. Около сорока лет проработал железнодорожником в Родезии, а году в 1980-м эмигрировал, как многие белые родезийцы, в Южную Африку. Финансовое положение у него было отчаянное. Ему причиталась пенсия от Управления железных дорог Родезии, но уже пятнадцать лет он не получал ни гроша. Дэвид ездил в Хараре, пробовал добиться пенсии. Черные чиновники, к которым он обращался, смеялись ему в лицо.

Везет мне на удачные встречи в барах. После стаканчика-другого у людей развязывается язык, и они рассказывают о себе такое, о чем и сами раньше не думали. Валлиец с горечью говорил о своих разочарованиях, о пропащей жизни, о совершенных ошибках, упущенных возможностях. Он страстно желал вернуться в Уэльс, тосковал по туманам, по удивительным рассветным запахам гор.

— Понимаешь, парень, в Африке хорошо и красиво, но это не отчий дом. По ночам мне снится Уэльс. Только денег на билет мне никогда не собрать. И здесь у меня никого нет. Все разъехались. Поумирали. Как говаривала моя мать:

Не грипп нас сведет

В могилу, а гроб,

В котором кладут нас в могилу!

Я сходил к стойке, принес нам выпить. Когда я вернулся, мой собеседник немного повеселел и стал рассказывать мне про свою любовь, страсть всей своей жизни — родезийские железные дороги. В старые дни Булавайо был большим железнодорожным узлом, первым звеном в железнодорожной магистрали, которая должна была, по замыслу Сесила Родса, протянуться от мыса Доброй Надежды до Каира, притом по британской территории.