Потерянный город Обезьяньего бога - [90]

Когда я спросил Вирхилио об этом письме, он ответил, что правительство в курсе, давно его ожидало и знает, как решить проблему. (Насколько мне известно, правительство решило проблему, просто проигнорировав письмо.)

Джон Хупс устроил в своем университете дискуссию по теме, которую он в кулуарах обозначал как «торговля потерянным городом», но официальным названием было «Потерянный город, которого нет». Когда я спросил его, о чем пойдет разговор, он ответил, что основная цель дискуссии – помочь студентам «понять, как „горячие“ проблемы вроде колониализма, превосходства белых, мачизма, фантазии и воображения [и] прав коренных народов… пересекаются с нынешними и прежними политическими сообщениями о Белом городе».

В середине января я прилетел в Тегусигальпу, собираясь вернуться в джунгли и написать отчет о раскопках для «Нэшнл джиогрэфик». Мне было любопытно увидеть, как президент, его окружение и пресса намереваются вести себя в джунглях, кишащих змеями и инфекциями. Я также поймал себя на мысли о том, что поразительное совершенство дождевых лесов может быть уничтожено с приходом людей, в котором я сыграл определенную роль.

Мое возвращение на У1 началось утром 11 января 2016 года, когда водитель встретил меня в Тегусигальпе, еще до рассвета – нам предстояла долгая поездка на аэродром, откуда я должен был отправиться в долину на военном вертолете, вылетавшем в восемь утра. Вирхилио предупредил, что мне нужно взять все необходимое для ночевки на У1, включая еду и воду, потому что вертолетные перевозки были ненадежны, а мне, возможно, пришлось бы провести там ночь или даже задержаться на несколько дней. Я закинул свой битком набитый рюкзак в кузов старенького пикапа с треснутым лобовым стеклом и государственными логотипами на дверях. Машина рванула с места на большой скорости и помчалась по пустым улицам столицы, напоминавшим постапокалиптический пейзаж. Вскоре мы покинули город и с ревом понеслись по спускам и подъемам горной дороги. Час спустя мы попали в густой туман высоко в горах. Желтые огни встречных легковушек и грузовиков сперва зловеще мерцали, затем вспыхивали, как фейерверки, и наконец проносились мимо; задние фонари еще некоторое время мигали в чернильной темноте. Когда начало светать, туман стал клочьями повисать на склонах гор и заполнять долины. Внутренняя часть Гондураса потрясающе красива и сурова – сплошные горные хребты, разделяемые зелеными долинами. Мы то поднимались, то опускались, за окном мелькали указатели с обворожительными названиями деревень – Эль-Маго, Гуаймака, Кампаменто, Лепагуаре, Лас-Хойяс. Мимо этих поселений мы проезжали год назад, только теперь, окутанные ранним утренним туманом, они имели потусторонний вид, заставлявший думать о непостижимости и «когнитивном диссонансе» нынешнего Гондураса.

Мы прибыли на полосу задолго до назначенного времени и выяснили, что полет к тому же откладывается на много часов. Я с удивлением увидел, что убогая хибара аэропорта уже перестроена в археологическую лабораторию. Рядом с ней выросло новенькое, построенное из бледно-желтых блоков здание армейских казарм с крышей из гофрированной жести: здесь жили солдаты, посменно охранявшие У1.

Гондурасский вертолет, «Белл UH-1» оливкового цвета, стоял на полосе. Наконец мы поднялись в воздух и час спустя пролетели через ущелье; перед нами снова открылось волшебное зрелище – долина, залитая солнечным светом. Когда мы зависли над лагерем, я понял, что мои страхи, похоже, подтверждаются: сверху берегов реки было не узнать. В густых зарослях на другой стороне реки вырубили новый, более обширный участок с земляной посадочной площадкой, помеченной гигантским красным крестом из пластмассовых полос.

Мы приземлились, и я выпрыгнул со своим рюкзаком, а вертолет вскоре взмыл в воздух. Все здесь изменилось. Я прошел по грудам срубленных растений, пересек реку по бревнам, выложенным зигзагом. После экспедиции 2015 года в долине случилось наводнение, которое размыло прежнюю посадочную площадку, превратив ее в каменистый остров посреди реки. Появилось новое русло – река теперь текла ближе к валу, который вел к лагерю. К счастью, важные для археологов территории на высоких террасах над поймой не пострадали.

Забравшись на вал, я снова испытал потрясение, увидев, как изменился наш прежний лагерь. Напочвенный покров и небольшие деревья были удалены, остались только высокие деревья. Образовалась открытая, горячая от солнца утоптанная площадка. Невыразимая тайна погружения в живой, дышащий дождевой лес исчезла. Год непрерывного пребывания людей нанес джунглям непоправимый ущерб. Исчезли одинокие палатки и гамаки, которые висели здесь и там между могучих мрачных деревьев и давали уединение. Теперь здесь раскинулся палаточный городок. Палатки гондурасских солдат стояли на открытых местах под жарким солнцем – ряды жилищ из зеленого полотна и синего брезента, удерживаемые деревянными шестами, окутанные дымом кухонных костров. Риск нападения змей снизился, но вид стал намного менее привлекательным. Повсюду пролегали дорожки, устланные срезанным бамбуком, и деревянные мостки над илистым грунтом, вдалеке стрекотал генератор. Я расстроился, хотя и понимал, что эти изменения – неизбежное следствие нашей экспедиции в долину. Даже звуки в джунглях стали другими: крики и зовы доносились откуда-то издалека, дикие животные отступили в лес.