Потерянный экипаж - [5]

Телкин это по письмам чуял!

Распечатав конверт, штурман озадаченно уставился на детски круглое девичье личико с кургузыми косичками и маленьким веснушчатым носиком. Он даже перевернул фотографию на обратную сторону.

Дней через пять Телкин рискнул показать портрет Добрякову.

— Ну, как?..

— Детский сад, — сказал Добряков. — Откуда выкопал?

— Да так… — тоскливо сказал Телкин.

И обозлился на Добрякова. Много он понимает! А глаза какие! И вообще…

— Смотрите, Александр Петрович! — сказал Телкин Бунцеву. — Вот та самая уралочка. Я не показывал?

Телкин ревниво следил за твердыми, неуклюжими пальцами пилота, готовый в любую минуту подхватить фотокарточку, если Бунцев, упаси бог, ее обронит.

Но Бунцев карточки не обронил, а, отведя руку в сторону, чтобы получше рассмотреть лицо Кати, кивнул и сказал:

— Да-а-а… Хороша Маша, но не наша!..

— Ага! — сказал Телкин. — Поняли?

И, отобрав фото, тут же водрузил на тумбочку…

Переписка с Катей длилась уже полгода, в мыслях штурман уже не называл Катю иначе, как невестой, а получив посылочку с папиросами и носками, впервые назвал невестой и вслух. Правда, не при ребятах. При почтальоне. Но — назвал!..

Тело штурмана ныло от ударов, левый глаз заплыл, в спину то и дело подталкивали, чужая лающая речь резала слух, и все это было так ужасно, так неправдоподобно. Телкин настолько был уверен, что ничего подобного с ним никогда не произойдет, что ему еще казалось это наваждением, оно минет, сейчас минет…

Но он по-прежнему видел ноги в шерстяных носках, шагающие по брусчатке рядом с тупоносыми сапогами конвоя, он уже узнал эти носки, связанные для него Катей, узнал бежевую штопку на правом носке и неожиданно осознал страшную правду: это он, он идет по чужой улице без унтов, это его связали, его взяли в плен…

В плен?!

Телкин рванулся, раскидывая конвоиров, но удар прикладом опять свалил штурмана с ног, и он грянулся о брусчатку и проехался по ней, обдирая лицо о камни…

4

— Надо уходить, товарищ капитан, — сказала радистка.

— Куда?

— Все равно. Надо искать дорогу.

— Дорогу? Ты думаешь, что говоришь?!

Радистка помолчала.

— Товарищ капитан, — сказала она, — разрешите, я объясню.

— Ну!

— Товарищ капитан, вы по званию старше и по должности. Вы командир. Но сейчас доверьтесь мне. Здесь оставаться нельзя, а пашней далеко не уйдешь… Надо искать дорогу.

— Где?! И зачем? Там фрицы!

— Нет там никаких фрицев, — сказала радистка. — Чего им ночью на дорогах торчать? Спят они ночью.

Бунцев покосился на Кротову.

— А ты ходила по дорогам? В тылу у немца, ходила?

— Ходила, товарищ капитан, — сказала радистка. — Вы доверьтесь. Пойдем!

Бунцев еще раз огляделся.

«А почему бы и нет?» — подумал он.

— Хорошо, веди, — сказал Бунцев вслух. — Куда пойдем?

— Туда, — не задумываясь, ответила Кротова и махнула рукой в сторону пожара.

— Туда?.. Город же там!

— Идите, идите, товарищ капитан! — позвала Кротова уже из темноты.

Каждые тридцать — сорок шагов они останавливались, нагибались, ножами счищали с унтов толстые, липкие ломти грязи. Бунцев вспотел. Он расстегнул меховую куртку, распахнул ворот комбинезона, снял шлем, но все равно ему было жарко и все равно приходилось отирать льющийся на глаза пот.

Радистка забирала влево. Полоса побледневшего зарева тянулась теперь по правую руку, и летчики шли вдоль этой далекой полосы.

«На восток идем, а надо на запад…» — думал Бунцев.

— Где твоя дорога? — спросил он Кротову на первой же остановке.

— Где-нибудь тут, близко, — сказала радистка.

— Откуда видно, что близко?

— Так ведь мы город огибаем, — сказала радистка. — Значит, должны на дорогу натолкнуться. Ведь какие-нибудь дороги в город ведут?

Бунцев промолчал. До такой простой истины можно было додуматься самому.

«Нервочки! — зло сказал он себе. — Нервочки!»

Они не сделали и сотни шагов, как радистка подняла руку.

— Что?

— Дорога, товарищ капитан.

Шоссе отделял от пашни неглубокий кювет. Радистка перебралась через кювет и ожидала капитана.

— Ну, и что теперь? — отрывисто спросил Бунцев. — Нам же на запад, к Телкину!..

Кротова открыто стояла посреди пустынного шоссе, поправляла унты. Разогнула спину.

— Вы не охотник, товарищ капитан?

— При чем тут охота?

— Утку, знаете, как стреляют?

— Лекцию читаешь?

— На перелете ее стреляют, — сказала радистка. — Она с кормежки на дневку всегда одним прямым путем летит. Здесь ее и колотят.

Это была вторая простая истина, но Бунцев не захотел принять ее.

— Так, — сказал он. — Утка, значит, прямиком летит… А кто петляет, ты знаешь?

— Заяц петляет, — невозмутимо ответила Кротова. — И если хорошо петляет — гончие лапы собьют, пока разыщут, товарищ капитан.

Бунцев еще не перешагнул кювет.

— Все равно, — сказал он. — Все равно. Не дождутся, гады, чтобы я от них по кустам и канавам хоронился. Пусть приходят. Шесть пуль — им, седьмую — себе.

— Нет! Шесть пуль им — мало! — жестко пояснила Кротова, — Больше можно. — И напомнила: — Надо идти, товарищ капитан.

…Сумрак медленно, нехотя отступал, и, продолжая идти в нескольких шагах за Кротовой, Бунцев Еидел уже не только движущееся живое пятно, а различал шлем радистки, линию мехового воротника, покатые плечи, короткие, неестественно толстые в унтах ноги.