Потерянный экипаж - [42]

Она прижала к животу голову Шуры.

Нагнулась, словно защищая больную.

Ведь мотор гудел о том, что все идет, как надо, что все предусмотрено, все само собой разумеется и ничего иного быть уже не может.

А она хотела жить!

Она не хотела признать, что ей и Шуре надо сейчас умереть.

Не хотела признать, что ничего иного быть не может.

Нет!..

Прерывисто дыша, облизывая пересохшие губы, Нина торопливо гладила жесткие, спутанные волосы подруги, ощупывала ее невидимое в темноте лицо.

Мотор по-прежнему успокаивающе гудел, что ничего не будет: ни мучений совести, ни побоев, ни издевательств, ни оскорблений и обид — ничего!

— Ничего?!!

Значит, у Нины с Шурой хотели отнять и землю, и небо, и тепло дружеских рук, и голоса людей, и поцелуи невстреченного любимого, и жаркую радость слияния с ним, и неизведанное счастье материнства, и смех и лепет нерожденных малышей?!!

— Нет!.. — закричала Нина, стискивая голову Шуры. — Нет!!

Невидимый сосед споткнулся на полуслове и тотчас забормотал еще быстрей и истовей.

— Нет… — шепотом повторила Нина, но тут же какая-то огромная сила опять всколыхнула ее. — Товарищи! — крикнула она. — Кто вы? Где вы? Товарищи!

Сосед опять споткнулся на полуслове, а из другого угла чей-то слабый голос отозвался:

— Товарищ!

Человек произнес это русское слово неуверенно, но, видимо, он знал это слово, и оно значило для него сейчас так же много, как для Нины.

— Товарищ! — повторила Нина ликуя: она не одна, рядом находился друг! Она вложила в слово «товарищ» всю свою тоску по жизни, всю веру в жизнь, всю волю к жизни.

Тот, что молился, умолк. Он вслушивался. Вслушивался в странное русское слово, звучавшее с такой непонятной силой и властью, что пробуждало надежду. Это слово отметало прочь мрак тряского фургона смерти, отметало прочь то, что ждало брошенных сюда, и вера, звучавшая в нем, была сильнее веры, звучавшей в молитвах.

— Товарищи! Товарищи! — звала Нина. — Надо же что-нибудь!.. Как-нибудь! Мы не должны так!..

Нина протянула во тьму руки, сжатые в кулаки.

— Не позволим убить себя! Не позволим! Товарищи! Не позволим!

Она выпростала ноги из-под тела Шуры, шатаясь, бросилась к запертой двери фургона, ударила в нее плечом, отшатнулась, еще ударила и, не удержавшись на ногах, рухнула…

Голова плавно закружилась, шум мотора отдалился, растаял в плотной, непроницаемой тишине.

В просвете между пилоткой шофера и фуражкой лейтенанта Миниха набегала на ветровое стекло «хорха» серая полоса слабо освещенного подфарниками шоссе.

Зажатый между двумя неизвестными ему офицерами (один в форме войск СС, другой в незнакомой, видимо венгерской), штурман Телкин напряженно ждал, чем кончится эта загадочная поездка.

— Будет небольшая прогулка! — сказал ему без обычной улыбки майор, который вел допросы. — Почти пикник…

«Расстрел?» — подумал Телкин.

Но по виду майора он понял: его ждет не расстрел, а что-то другое.

«Что же? Что? — мучительно думал штурман. — Чего они еще хотят?»

Его вывели во двор.

Лейтенант Миних ободряюще потрепал штурмана по плечу:

— Гут, гут!

Потом штурмана втолкнули в этот красивый, пахнущий кожей и дорогим табаком «хорх», повезли по городу. У высокой каменной стены на окраине города «хорх» остановился, лейтенант Миних и сидевший справа от Телкина эсэсовец вышли к часовым, предъявили какие-то документы, ворота раскрылись…

«Тюрьма! — подумал Телкин. — Привезли в тюрьму…»

Но ему не предложили выйти из машины, заставили остаться в «хорхе», а потом офицеры уселись на свои места.

Машина опять мчалась через затемненный город, мимо домов, лавок, садов, особняков, выбралась на шоссе и покатила по шоссе.

Еще в городе Телкин оглянулся и заметил, что вплотную за «хорхом», не больше, чем в десятке метров от него, едет высокий грузовик.

— Не глядеть! — рванул штурмана за плечо эсэсовец.

Телкин подчинился, не оборачивался больше, но все время прислушивался и знал: высокий грузовик не отстает, он здесь, прямо за «хорхом»…

Третья бессонная ночь начиналась для лейтенанта Телкина. Третья бессонная ночь после двух суток нечеловеческого напряжения игры с немецкой разведкой.

У Телкина почти не оставалось сил, чтобы разгадывать эти загадки. Он приказывал себе помнить лишь об одном: что бы немцы ни делали, они сделают это, чтобы еще раз проверить тебя. Надо быть начеку. Надо быть начеку!..

А ему хотелось спать. Глаза сами закрывались, голова сама падала на грудь, и вдруг штурману померещилось, что он не в машине, мчащейся куда-то, а в кабине своего бомбардировщика, на своем месте чуть позади и пониже капитана Бунцева, и где-то там, за спиной, съежилась возле пулеметной турели сержант Кротова, и они уже отбомбились, летят домой, и линия фронта уже позади, и скоро их аэродром…

Телкин расслабленно и счастливо улыбнулся. Ему странно было только, почему, если линия фронта позади, если все в порядке, почему его не покидает чувство какой-то опасности.

Бунцев неожиданно толкнул Телкина и почему-то по-немецки закричал в самое ухо:

— Нихт шлафен! — и голос у него был не бунцевский, а чужой, совсем чужой.

— Саш… — бормотнул Телкин. — Брось… Ну!..

Его снова встряхнули, на этот раз штурман пришел в себя и невольно привстал: самолет уже мчался по взлетной дорожке…