Потерянная невинность - [8]

Патрик со смехом захлопнул дверцу и заперся изнутри.

— Лопух!

Когда вернулся отец, Рекс уже скрылся в доме.

* * *

— Рекс, милый, это ты?

— Да, мама.

— Ну что, вы нашли телят? Иди ко мне. Я хочу все знать, но не могу встать. Мне слишком плохо.

Рекс неохотно подошел к открытой двери родительской спальни.

— Один мертвый теленок и двое живых. Они уже в хлеву.

— Коровы все живы?

— Да, мама. Но мы не объехали все пастбища.

— Почему? — Она закашлялась, выхватила из стоящей рядом коробки салфетку и высморкалась. — Вас очень долго не было, — устало произнесла она. — И что с твоей рукой? Почему ты ее так держишь?

— Ничего страшного. Я ударился.

— Иди сюда. Покажи мне руку.

— Мама, все в порядке.

— Реке, иди сюда!

Он подошел и присел на край кровати.

В свете ночника на тумбочке рука казалась мертвенно бледной. Рекс увидел рассеченные костяшки пальцев, на которых выступила кровь. Снег и холод остановили кровотечение и не дали кулаку распухнуть слишком сильно.

— Боже мой! Как ты это сделал? Ударил брата?

Рекс молча уставился на мать. Откуда она всегда все знает?

Она вздохнула.

— Я даже не хочу спрашивать за что. Вам никогда не нужен был повод, чтобы подраться. Прежде чем лечь, приложи к руке лед.

Она всегда держала в морозилке пакеты со льдом. В конце концов, ей постоянно приходилось лечить травмы энергичных сыновей и занятого опасной работой мужа. Но тут она перевела взгляде руки сына на его лицо.

— Что случилось, Рекс? — Она склонила голову набок, словно прислушиваясь, и нахмурилась. — Ты вернулся один? Где твой брат? Где отец?

Отец сказал, чтобы Рекс ничего ей не рассказывал. Но ему было очень больно. Он был измучен и взвинчен, растерян и расстроен. А она была его мамон, и она умела его выслушать, как никто другой.

Рекс начал с самого начала и постепенно рассказал ей все.

Он говорил до тех пор, пока рука не начала болеть так сильно, что ему пришлось выпить тайленол, чтобы не расплакаться.

Глава 4

Митч и Эбби целовались и ласкали друг друга, пока не решили, что путь свободен.

— Так я пошел? — спросил Митч.

Эбби кивнула, испытывая смущение и решимость, страх и волнение одновременно.

Выбравшись из постели, Митч натянул джинсы и рубашку, оставив трусы, свитер, ботинки, носки и зимнюю куртку в комнате Эбби. Увидев, как бережно он пытается спрятать свой набухший пенис, Эбби захихикала. Митч понял причину ее веселья и покраснел, как валентинка, приклеенная к стене над ее постелью.

— Очень смешно, — сделанным сарказмом хмыкнул он.

Оба расхохотались, а Митч заковылял к двери, расставив ноги и всячески демонстрируя, с каким трудом ему это дается. Оба поморщились, когда он повернул замок и раздался щелчок. Митч замер. Убедившись, что никто, кроме них, этого не услышал, он скользнул за дверь, обернувшись только для того, чтобы одарить ее ослепительной улыбкой.

Эбби ответила ему воздушным поцелуем и беззвучным «Я тебя люблю!».

Митч оставил дверь приоткрытой, чтобы бесшумно вернуться в комнату.

Эбби спрыгнула с постели-и на всякий случай сунула его вещи под кровать. Потом надела его красно-белую футболку, которую использовала как ночную рубашку, и вдохнула впитавшийся в нее запах Митча. Затем забралась обратно в постель и принялась ждать.

Она не чувствовала себя виноватой оттого, что солгала матери. В ее семье было принято постоянно врать друг другу. Попавшись на очередном вранье, они только весело хохотали. «Не говори маме, что я съел второй кусок пирога!» — мог сказать отец. «Эбби, не вздумай сказать папе, что я выбросила его старый галстук в мусорное ведро!» — предостерегала Марджи. Эбби лгала, выгораживая свою старшую сестру Эллен. Эллен училась в Канзасском университете, но когда приезжала домой, то лгала, выгораживая Эбби. По мнению Эбби, в этой лжи не было ничего дурного. Она всего лишь позволяла жить, не чувстуя себя обязанной во всем соответствовать ожиданиям других людей. Кроме того, без этого жизнь показалась бы ей пресной и скучной. Митча их привычка врать неизменно приводила в ступор. Члены его крошечной семьи — судья, Надин и сам Митч — тоже лгали друг другу, Эбби это было отлично известно. Но если они попадались на лжи, последствия были куда более серьезными, что вынуждало их быть очень осторожными.

— Вот в этом и заключается разница между нашими семьями, — как-то раз заявила Эбби. — Вы воспринимаете жизнь слишком серьезно. Если вдуматься, то это очень странно, потому что мой папа — врач. Ему постоянно приходится иметь дело с вопросами жизни и смерти, но на нашей семье это никак не отражается. Но если твои родители узнают о каком-то твоем проступке, мне кажется, они готовы тебя за это казнить.

— Мой отец судья, — напомнил ей Митч. — Он к этому привык. Виновен… Невиновен…

Он провел пальцем по шее и прищелкнул языком, как будто перерезая себе горло.

Эбби содрогнулась, отняла палец Митча от шеи и поцеловала его в кадык.

Впрочем, в этом были свои преимущества. Эбби ложь давалась легко. Что касается Митча, то он совсем не умел врать. Даже сегодня, когда он просил Рекса прикрыть его перед родителями, Эбби почувствовала, как он напряжен. Он даже постарался как можно быстрее оборвать разговор с другом. Эбби была уверена, что сразу почувствует, если Митч когда-нибудь попытается ей солгать. Его верность и честность она принимала как нечто само собой разумеющееся. Если он обещал что-то сделать, то обязательно выполнял обещание. Если ему это не удавалось, он всегда объяснял ей причину. С другой стороны, это означало, что если кто-то из ее родителей повстречает его на лестнице и спросит, что он делает в их доме ночью, да еще и босиком, бедняга Митч, скорее всего, брякнет: «Мне нужна резинка, потому что я решил впервые трахнуть вашу дочь». От этой мысли внутри Эбби снова зародился смех, и ей пришлось уткнуться лицом в подушку, чтобы хихиканьем не разбудить родителей.