Потерянная невинность - [23]

— Ты была пристегнута? — поинтересовался у нее отец Рекса.

— Ты уверена, что справляешься с этим грузовиком? — хотел знать ее собственный отец.

— На скользкой дороге нельзя резко тормозить, — проинформировал ее какой-то чудак, забывший, что Эбби выросла не в Майами.

— Вы бы лучше поменяли эту развалюху на новую машину с воздушными подушками, — вставил еще кто-то.

Рекс помнил окровавленный лоб Эбби, а также то, что ей пришлось сделать выбор между попыткой спастись и желанием помочь Надин. Ему хотелось заставить всех их заткнуться. Что касалось Митча, то Рекс так и не узнал, почему его лучший друг так неожиданно уехал из города, но готов был поспорить на что угодно, что Эбби не имела к этому никакого отношения, и попытки обвинить ее в этом приводили его в ярость.

За годы, прошедшие с момента исчезновения, Митч для очень многих людей превратился в Золотого Мальчика, особенно для тех, кто знал его не очень близко. Эдакий Джо Монтана на футбольном поле, Джим Райан на беговой дорожке, прирожденный политик, предприниматель, фермер… Одним словом, полный идеал. Сразу после его отъезда по городу пополз слушок, что, возможно, это он убил девушку. Подобные разговоры прекратились, как только стало ясно, что у Митча железное алиби. После этого воспоминания о нем начали посверкивать позолотой. Кое-кто даже припомнил, что он играл на пианино. Рекс, когда услышал об этом, смеялся как ненормальный. Все указывало на то, что если бы Митч остался, то сейчас бы мудро и разумно управлял городом подобно прекрасному, вечно молодому белокурому божеству. Он был бы гораздо приятнее матери, гораздо демократичнее отца… Одним словом, настоящая звезда из Смолл-Плейнс.

Это представление о своем бывшем лучшем друге Рекс, неизменно вызывая всеобщее недовольство, называл Мифом о Митче.

Как этот имидж увязывался с человеком, не явившимся на похороны собственной матери, было парадоксом, разрешением которого никто не хотел заниматься. Точно так же никто не понимал, как объяснить диссонанс между милой, улыбчивой Эбби и напористой стервой, вынудившей своего парня навсегда бежать из города в попытке вырваться из ее когтей. Оба эти парадокса — реальный восемнадцатилетний парень и его романтический образ, настоящая Эбби и Эбби, Которая Во Всем Виновата, — сосуществовали в очень многих умах, напоминая параллельные миры фантастических романов.

И все это сводилось к тем роковым суткам.

Незримая черта пролегла через 23 января 1987 года, разделив жизнь на «до» и «после».

«Тебе было семнадцать, и однажды вечером ты уснул над учебниками, — думал Реке, покидая поминки раньше других. Воспоминания, от которых он отбивался весь этот день, ворвались в его сознание подобно пронзительному ветру, леденившему его ноги на кладбище, — А когда ты проснулся, мир был уже совершенно другим. Для тебя, дня твоих лучших друзей, для твоего родного города все безвозвратно изменилось».

Глава 9

23 января 1987 года

В тот вечер, когда Митч добежал до своего дома, его голые руки так замерзли, что ему с большим трудом удалось извлечь ключ из кармана брюк и вставить его в дверной замок. Войдя наконец внутрь, он опустил глаза и увидел, что руки и ноги посинели от холода. Его куртка и ботинки остались в спальне Эбби. Снег лежал на его плечах, волосах и ресницах.

Но все это не могло сравниться с ледяным ужасом, сжимавшим его сердце.

Митч поднял голову и медленно огляделся. Ему казалось, что он впервые видит эту знакомую обстановку. Под его ногами и на лестнице лежал персидский ковер. Стены прихожей украшали картины. По всему дому были расставлены широкие китайские фарфоровые вазы с обожаемым его матерью пот-пурри, насыщающим воздух уютным, но слегка удушливым ароматом. Он посмотрел в гостиную, потом в открытые двери столовой. Все здесь было безупречно, как и нравилось его родителям. Он радовался тому, что снова оказался в родной и знакомой вселенной, хотя окружающий мир казался ему нереальным, словно он шагнул в чью-то фантазию.

Дверь в кабинет отца отворилась, и внезапно перед ним предстал судья, одетый в пижаму, домашние тапочки и халат. Том Ньюкист был рослым, массивным мужчиной. Со своими шестью футами и четырьмя дюймами он был на четыре дюйма выше своего единственного ребенка. Он выглядел внушительно — как в Шестом судебном округе, облаченный в судейскую мантию, так и дома, в махровом халате. В том, что Том еще не лег спать, не было ничего необычного. Он часто засиживался над работой допоздна, предпочитая тишину и уединение поздних вечерних часов дневной суете. Ему очень не нравилось, сели жена и сын по какой-то причине ложились спать позже обычного.

— Митчелл! Что стряслось?..

— Папа… — Его губы тряслись, а голос срывался. — Я должен тебе что-то рассказать.

— Ты босиком? Где ты был? Ты пьян?

— Нет! Папа, выслушай меня! Случилось что-то ужасное…

Отец сделал шаг вперед.

— Ты попал в аварию? Ты не пострадал? О чем ты думал, выезжая на дорогу в такую бурю!

— Папа! — повысил голос Митчелл. — Я был у Эбби. Я никуда не ездил! Послушай меня!

Непривычный к подобному тону, отец нахмурился.

— Первым делом переоденься. Ты должен согреться. А потом спускайся ко мне в кабинет. И постарайся не разбудить маму.