Потерянная армия: Записки полковника Генштаба - [9]

Со страху стрелял наобум до тех пор, пока человек не растворился в темноте. Вдали урчали автомобильные двигатели и били в воздух трассерами автоматные очереди. Нам спешили на помощь.

Солдат был ранен в плечо. Возможно, он поймал пулю, которая предназначалась мне. Подскочивший на «Урале» майор Кириллов с группой вооруженных бойцов мигом погрузили мотоциклиста в машину. Она тут же понеслась в гарнизонный госпиталь. Майор остался со мной. Он зло сказал:

— Так ты понял, что такое оружие среди дальневосточных лагерей?

В день рождения майор Кириллов подарил мне ржавый японский наган без барабана: «Чтобы помнил — пистолет тебе жизнь спас». Так с тех пор и собираю коллекцию. Штык трехлинейки выменял на камуфляжную куртку у сторожа колхозной бахчи под Воронежем. Боевая шпага — особая история.

…В бытность мою еще зеленым летехой послал меня начальник с полигона в ближайшую деревеньку «огненной воды» добыть. Упаковал я в солдатский рюкзак штук десять бутылок водчонки с закусью. Гляжу — вусмерть пьяный магазинный грузчик тихоокеанскую сельдь из бочки шпагой добывает. Посмотрел я на рукоятку той шпаги, заглянул под щиток — и почти нокдаун: «Ея Величества Императоръский дворъ…» И фирменный знак. Аж дух перехватило.

Стали торговаться. Я алкашу две бутылки водки выставил. Не клюет. Деньги даю — не берет. Осмотрел он меня своими мутными глазами и ткнул пальцем в мои юхтевые сапожищи. Хоть и пьяный мужик был, а товар оценил. В самый раз по деревенской грязи чавкать.

— Сымай. Баш на баш.

Бабы гогочут, советуют грузчику меня догола раздеть.

Но мне было наплевать. Вышли на улицу. Я ему — сапоги с вонючими байковыми портянками в придачу. Он мне — шпагу. На том и разошлись. Еду в кабине «Урала» обратно на полигон и любуюсь Ея Величества императорской шпагой, пахнущей тихоокеанской селедкой пряного посола. Вдруг — стоп. Впереди черная «Волга» засела. Старшина вокруг нее мечется, водитель яростно газует. Бесполезно. Машина на брюхе. А я уже по номеру определил — командарм.

Вылез я из кабины босичком и давай старшине подсоблять. Бешеную активность имитирую. Лопатой, как крот, орудую, ершистый ржавый трос самоотверженно голыми ручками к «Уралу» приматываю. А сам думаю: «Хоть бы генерал не вздумал в кабину моего «Урала» пересесть — я ведь с перепугу даже не догадался рюкзак с водкой в кузов переложить».

Наконец вытащили мы «волжанку». Командарм хотел было вылезть из машины, уже и дверку приоткрыл. Да холеные сапожки с зеркальными голенищами и модным каблучком «рюмочкой» жалко было, видать, в грязюке марать. Опустил боковое стекло:

— Благодарю, лейтенант. Вы говнодавы свои в грязи не ищите. На склад — обуться. Передать — мой приказ.

Водку я привез в новых юхтевых сапогах. А ржавая шпага с тех пор — гордость моей коллекции. Теперь у меня что-то вроде семейного музея. Японский наган. Георгиевский крест деда. Горсть отцовских медалей «за войну». И еще — ложка из нержавейки. Вроде простая железяка, но она мне душу однажды до донышка выскребла.

…Когда в тропическую июньскую жару 1986 года хоронили отца на тихом украинском кладбище среди буйно цветущего бурьяна и весело жужжащих пчел, говорил прощальное слово и сослуживец бати еще по конному полку в Туркестане, гонявшему в песках басмачей. А закончил он тем, что «когда-то наш с Николаем взвод захватил вражеский караван, который вез оружие, ковры и всяческую утварь главному басмачу»…

В общем, командир полка приказал всех отличившихся в бою поощрить нержавеющими ложками — по количеству ртов в семье каждого красного конника. Отцу моему досталось четыре ложки. Меня тогда еще на свете не было.

Друг отца прямо над его гробом вручил мне на память добытую в бою ложку, которой сегодня, наверное, уже лет шестьдесят.

Так и лежит сейчас эта ложка рядом с дедовским Георгиевским крестом, отцовскими и моими медалями. Время от времени люблю рассматривать эти вещицы, эти реликвии семейной и личной истории. Есть там и особая коллекция — все мои погоны от рядового до полковника. Если разложить их по порядку, то расстояние от «лысого» солдатского погона до трехзвездного полковничьего — сантиметров сорок. А по жизни — треть века…

ЛЯМКА

Осенью 1965 года нашел я в домашнем ржавом почтовом ящике небольшую бумажку, озаглавленную крупным словом «Повестка». Два моих старших брата уже отбарабанили в армии положенные в то время три года — пришла и моя очередь.

Как и у каждого нормального призывника, перспектива нескольких лет казарменной жизни вызывала гнетущие чувства. Но сознание обязательности воинского долга, предусмотренного законом, заставляло мириться с таким положением вещей…

Это большая ложь, что в Советскую Армию пацаны рвались как на футбольный матч с участием московского «Спартака». А популярный пропагандистский тезис, что девушки не выходили замуж за парней, не отслуживших в армии, тоже насквозь лукавый. Выходить боялись за так называемых «белобилетников», получавших отсрочки от службы по болезни…

Во времена почти 300-миллионного СССР призывной контингент в иные периоды насчитывал 18 миллионов человек. А солдат требовалось три с половиной миллиона. Но правда и в том, что парень, прошедший в армии суровую «школу мужества», был во многих отношениях надежней и сильнее многих своих гражданских одногодков.