Потемкин - [179]

Зубов не только чернил Потемкина в глазах Екатерины: ему удалось поссорить с Потемкиным Суворова, добившись для него, якобы по собственной инициативе, тех милостей, которые прежде предлагал Потемкин. «От имени императрицы» Зубов сказал Державину, чтобы тот не просил ни о чем светлейшего, но адресовался прямо к нему.

Державин обратил на себя внимание императрицы одой «Фелица», в которой представил в смешном виде генерал-прокурора Вяземского и самого Потемкина. При этом светлейший много лет покровительствовал Державину, защищая его от Вяземского и других недоброжелателей. Державин отплатил за покровительство поэтическими колкостями (знаменитый «Водопад», прославляющий Потемкина, написан уже после смерти князя Таврического). Зубов предложил Державину место секретаря императрицы; поэт принял предложение.

Когда Державин представил светлейшему свое «Описание торжества в доме князя Потемкина», тот разгневался так, что «с фуриею выскочил из своей спальни [...] и ускакал Бог знает куда».^[976] Через несколько дней поэт снова явился к Потемкину, и светлейший принял его — хотя холодно, но спокойно и без гнева.

В периоды политической напряженности князь, одержимый тревогой, всегда вел себя экстравагантно. Державин и кое-кто из иностранных наблюдетелей, таких, как Деболи, утверждали, что он сошел с ума, намекая на последствия застарелого сифилиса, но никаких подтверждений этому у нас нет. Однажды, по словам Деболи, Потемкин приехал пьяный на вечер графини Пушкиной и «погладил ее по волосам». Та пригрозила выставить его, на что он отвечал, что непременно станет королем Польши. Эта история маловероятна. Кроме того, даже враги светлейшего говорили, что его любовные дела шли в эту пору успешно как никогда. «Женщины жаждали внимания князя Потемкина, — говорил его критик граф Ф.В. Ростопчин, — как мужчины жаждут чинов». Фокнер сообщал в Англию, что «Петербург бурлит рассказами о ссоре князя с одной женщиной, видимой склонности к другой и истинной привязанности к третьей».^[977]

В рассказах о последних месяцах жизни Потемкина утверждается, что он уезжал из Петербурга в июле 1791 года побежденный Зубовым и отвергнутый Екатериной. Эти рассказы, некритически повторенные многими историками, не имеют ничего общего с действительностью.

Недруги Потемкина выдавали желаемое за действительное и находили логические связи между событиями, не связанными между собой. Так, когда 24 июня 1791 года в Царское Село прибыл граф Алексей Григорьевич Орлов-Чесменский, мечтавшие о падении Потемкина усмотрели в этом факте подтверждение своих желаний, ибо ни один из екатерининских вельмож, кроме Орлова, не мог равняться с Потемкиным военным и политическим престижем. Орлов хвастался, что когда он входит в дверь, Потемкин выходит в окно.^[978] Однако, если сопоставить поведение Орлова с другими фактами, станет понятно, что даже если Орлов приехал по инициативе Зубова, на отношения Екатерины и Потемкина его появление не могло повлиять хотя бы потому, что отношения Екатерины с братом ее покойного фаворита были совсем иного рода, нежели отношения с Потемкиным. Поэтому неудивительно, что вопреки желаниям недругов светлейшего Екатерина сразу после приезда Орлова известила Потемкина. Когда же Орлов стал высказывать какие-то колкости в его адрес, она потребовала прекратить нападки «на ее верного друга» (сообщение Деболи^[979]). Их внутренняя привязанность друг к другу остается той же, что была всегда. Потемкин жалуется на болезнь ногтей — она отвечает заботливыми записками; он посылает ей «пребогатую юбку» — она благодарит его за подарок. Очевидно, Екатерина очень хотела сгладить трения между супругом и своим нынешним возлюбленным, и поэтому в ее записках к Потемкину неоднократно передаются поклоны от Зубова.

Словом, нет смысла всерьез говорить о том, что Потемкин утратил свое влияние — влияние его оставалось не меньшим, чем прежде. Когда Фокнер наконец объявил, что Англия согласна на условия России, Потемкин взял дело в свои руки, даже не посоветовавшись с Екатериной, — что, как отмечал Деболи, очень разозлило русских министров. Скоро генералы Потемкина одержали ряд побед: 19 июня он сообщал, что Кутузов, выполняя его приказ, провел наступление на Бабадаг и разбил двадцать тысяч турок. 22 июня Гудович взял штурмом крепость Анапу и, среди 13 тысяч пленных, захватил героя Чечни Шейха Мансура.^{97} «Вот ключ, отворивший двери к большим ударам, — сообщал князь императрице 2 июля, — теперь изволишь увидеть, как заревут в Азии». В тот же вечер императрица с небольшой свитой, включавшей братьев Зубовых, приехала из Петергофа в Петербург и обедала у Потемкина в его «доме в Конной гвардии» (так тогда назывался Таврический дворец).^[980]

11 июля Очаковский кризис наконец был преодолен: представители Англии и Пруссии подписали ноту, в которой основанием для мира с Турцией — если турецкая сторона подпишет его немедленно — признавалась граница по Днестру; Очаков со степью между Бугом и Днестром отходил к России. В случае, если бы турки отказались подписывать соглашение, Россия сохраняла за собой право бороться за более выгодные условия. В тот же день в Петербург прискакали два курьера — один от Гудовича с сообщением о взятии крепости Суджук-Кале, другой — с донесением о том, что 30-тысячная русская армия перешла Дунай и 28 июня разбила при Мачине 80-тысячную армию великого визиря, и курьер от Гудовича о занятии крепости Суджук-Кале. «В один день, мой друг, два праздника, — писала Екатерина Потемкину, — да сверх того еще чудесные дела: принятие наших кондиций союзниками».