Потаенные места - [46]

– Знаю, для обеда немного рановато, но мне не терпелось узнать, как у тебя получается ездить верхом. Ну?

– О, не знаю… Тебе лучше спросить у Пудинг. Но я, по крайней мере, не упала.

– Ну это лишь начало, – засмеялся Алистер. – Тебе понравилось сидеть в седле?

– Думаю, было… неплохо. Я не совсем понимала, чего ожидать. Пудинг очень разговорчива, не так ли? – быстро проговорила Ирен, пытаясь уйти от вопроса, когда она поедет верхом в следующий раз.

– О да.

– И обожает всякую жуть. Из нее прямо прут ужасные истории о жестоких битвах, призраках – все в таком роде.

При этих словах Алистер снова засмеялся:

– Да, ей действительно всегда нравилось все кровавое. Однажды я застал ее с подружкой… кажется, это была маленькая Мэйзи Купер… под живой изгородью – они препарировали крысу. Для этого они принесли из дома по ножу. Им вряд ли тогда было больше восьми или девяти лет.

– Это омерзительно.

– Согласен. Они объявили, что у них урок анатомии, и настаивали на том, что крысу переехала телега, груженная бобами, так что резать ее было вполне гуманно.

Он улыбнулся, увидев на лице Ирен отвращение. Она вспомнила о Хилариусе, и внутренний трепет снова вернулся к ней, хотя и не был таким сильным, как прежде. Она не хотела ничего говорить, но слова вырвались у нее словно сами собой.

– Я только что встретила Хилариуса, конюха.

– Вот как? Он крепок, словно камень, этот старик. Деревенские так его и не приняли. Иногда их может напугать сама мысль о том, что среди них затесался иностранец. Но он хороший малый.

– Понятно, – проговорила Ирен, нимало не удивленная тем, что этот человек не пользуется всеобщей любовью.

Она послала весточку Коре Маккинли, так как Алистеру очень хотелось, чтобы она кому-нибудь написала, а Ирен желала угодить мужу. Кроме того, это было хорошим способом отвлечься от последнего письма Фина и наконец забыть о нем. Ее письмо Коре было довольно туманным. В нем говорилось, что они могли бы вместе посетить Чиппенхем или Бат[60]. Утром после урока верховой езды Кит Гловер принес ответ Коры. Весь лист был усеян буйными завитками, выведенными черными чернилами.

Мы обязательно должны там побывать! Или – даже еще лучше – что ты думаешь о предложении отправиться на побережье? У моей кузины Амелии есть небольшая вилла – хотя, пожалуй, я лучше назову ее лачугой, чтобы умерить твои ожидания, – в горах возле Лайм-Риджиса[61]. Мы могли бы остановиться там, пока не спадет эта ужасная жара. Ты должна поехать со мной! Нет ничего лучше морских купаний, чтобы как следует взбодриться. Напиши мне сразу, если согласна. Поедем только мы, девочки.

Алистер был в восторге, когда она показала ему письмо.

– Милая старушка Кора, – сказал он. – Уверен, ты получишь огромное удовольствие.

– Думаешь, мне следует принять приглашение?

– Ну конечно, – удивленно проговорил Алистер. – Если, разумеется, ты этого хочешь. Я буду скучать по тебе, но если ты пообещаешь не слишком там задерживаться…

Он улыбнулся и с довольным видом поцеловал жену. Ирен вообще не хотелось куда-либо ехать, но она постаралась отогнать от себя эти мысли. Кора была достаточно словоохотлива, и, конечно, ее компания как нельзя лучше подходила, чтобы утолить потребность Ирен в общении. Правда, смущала необходимость притворяться, что у нее все в порядке, перед кузиной Амелией. К тому же Ирен не знала, как ее примут хозяева виллы и как отнесутся к обществу новоявленной миссис Хадли. Она представила себе перешептывания и едва слышные смешки за своей спиной. Тем не менее, хотя это и стоило ей внутренних усилий, Ирен все-таки прошла в свой кабинет, достала почтовую карточку и написала, что принимает приглашение. Когда она была подростком, мать часто советовала изображать нужное чувство в ожидании, когда оно придет на деле. Или продолжать притворяться, если этого не случится.

Каждый раз, когда Ирен решалась сделать что-либо новое: проехаться верхом, познакомиться с кем-то, обменяться вежливым словом с Нэнси, – Алистер выглядел счастливым. Он был доволен, что жена работает над собой, что ей, судя по всему, стало легче, что она наконец осваивается в доме. А Ирен, в свою очередь, стала замечать, что, делая Алистера счастливым, она тоже чувствует себя немного лучше. Впрочем, ее по-прежнему мучили душевные терзания. По двадцати раз на дню Ирен говорила себе, что не в силах принять того, что и Усадебная ферма, и брак с Алистером отныне стали частью ее жизни, превратились в сегодняшнюю реальность и единственное будущее, которое у нее есть. И ей не верилось, что когда-нибудь она сумеет с этим примириться. Она чувствовала, что в любой момент ее может захлестнуть волна отчаяния, утащить ее за собой на самое дно и ей будет оттуда не выбраться.

На следующее утро, когда Ирен объявила, что собирается навестить Луизу Картрайт, жену доктора, теплая одобрительная улыбка Алистера стала наградой за принятое решение. Она же должна была помешать Ирен пойти на попятный.

– Браво, Ирен, – сказал он. – Луизе всегда нравился малиновый лимонад Клары. Ты можешь взять для нее бутылку у нас в кладовой.

По совету мужа Ирен отправилась в путь пешком, поскольку пока еще она не чувствовала себя в седле достаточно уверенно, чтобы ездить верхом. Тропа, ведущая к коттеджу Родник, была слишком крутой для двуколки, и, чтобы добраться до него по дороге, пришлось бы делать огромную петлю через Форд. Солнце палило немилосердно, и Ирен шла очень медленно. Во-первых, чтобы не взмокнуть, как шайр, а во-вторых – и это было главным, – потому что теперь, когда она находилась вне дома и была предоставлена самой себе, ее охватило паническое беспокойство. Она мучительно подбирала возможные темы для беседы на тот случай, если разговор зайдет в тупик. Погода, конечно. То, что Пудинг учит ее ездить верхом. Огромная занятость единственного в округе врача. Лучшие места для покупок в Чиппенхеме. На этом ее воображение иссякло. Помимо прочего, она очень боялась невзначай упомянуть о Дональде, брате Пудинг. Несколько дней назад Ирен хотела поговорить с ним о цветах для дома, но его ужасные шрамы так ее поразили, что она не смогла выдавить из себя ни слова. Кроме того, она сообразила, что молодой человек не в своем уме, и отступилась, ругая себя за свою затею. Что можно сказать матери о сыне, который так сильно пострадал на войне? Ирен молилась, чтобы Луиза не стала поднимать эту тему.