Потаенные места - [129]

– Миссис Хадли, – подъехав к ним, произнес он, задыхаясь и жадно ловя ртом воздух, – где Пудинг? Я ее ищу. Она здесь?

– Нет, мы как раз собирались ее искать. С ней все в порядке? Что случилось?

– Я не знаю… я не знаю, где она, но мы должны ее найти! Произошло самое невероятное!

* * *

Клемми проснулась до рассвета. Она выскользнула из-под одеяла и прижала к себе куклу, которую ей подарила Бетси. Странным образом кукла напоминала ей об Илае – это была единственная вещь, связанная с местом, где она могла его себе представить сейчас.

Она провела рукой по животу, который теперь определенно стал больше. Ребенок рос – в полной безопасности, и у него все было хорошо. Кукла станет первым подарком к его рождению, решила Клемми. Когда она думала об этом дне – дне, когда она наконец возьмет в руки своего малыша, – она представляла себе ревущий огонь в очаге их фермы. Это произойдет зимой, у матери будет раскрасневшееся и потное от жара лицо, а сама она тоже будет раскрасневшейся и довольной. Она представляла себе первые крики младенца, которые стихнут, когда он начнет засыпать. Сестры соберутся вокруг люльки, а Илай станет ждать наверху, когда его позовут, – возможно, выпивая с отцом. Или будет работать, если ребенок родится днем. Погруженная в мысли о будущем, Клемми торопливо шагала между полями их фермы по тропинке, ведущей к дороге.

Она смогла выговорить «Исаак» в присутствии миссис Таннер – со стороны это могло показаться мелочью, но для Клемми это было огромным достижением. Она, правда, беспокоилась, что произнесенное имя могло выдать ее секрет. Пожалуй, матери Илая вообще не следовало его слышать. Та любила сына, но все-таки была замужем за Исааком, и тот не потерпел бы вероломства. Миссис Таннер задала еще много вопросов после того, как Клемми удалось произнести имя Исаака, но ни один из них не был правильным, а Клемми не смогла больше сказать ни слова. Когда она бывала расстроена или боялась чего-то, ей это было не под силу. Речь требовала внимания и отрешенности от всего постороннего. Роуз все еще наблюдала за ней все дни напролет, сестры то и дело приставали с догадками и бестолковыми вопросами, а чтобы говорить, ей требовалось спокойное место. Поэтому она собралась отправиться на фабрику, в пустой кабинет Алистера Хадли, и там научиться произносить нужные слова.

На фабрике было тихо – почти никого, так как первая смена еще не началась. Двое мужчин пересекли двор, и гулкое эхо их шагов нарушило утреннюю тишину, но они привыкли видеть Клемми и не обратили на нее внимания. Серый воздух был неподвижен и тих, как глубокая вода, – ни холодный, ни теплый. Она ждала снаружи фабричной конторы, пока не убедилась, что приказчика с рыжими усами внутри нет. Каким бы добрым тот ни казался, она была уверена, что он не пустит ее в кабинет Алистера. Довольная, она вышла из-за угла склада, пересекла двор и проскользнула внутрь дома. Войдя в кабинет мистера Хадли, она тихо закрыла за собой дверь.

Воздух внутри был прохладный и неподвижный. Клемми сразу же почувствовала себя более уверенно. Она прислонилась к двери и выдохнула. Его стол, книги и бумаги, его тяжелое деревянное кресло, медные инструменты, с помощью которых он проверял качество бумаги, – все находилось там, где и прежде, ничто не поменялось за время его отсутствия. И все-таки без него все стало немного другим – как будто предметы мебели переместились с обычных мест, и она не могла толком объяснить, что изменилось. Кто-то принес ведро угля для камина и оставил его у стены вместе с грязной лопатой, чего никогда бы не случилось при мистере Хадли. Но это все еще была та самая комната, в которой под опекой Алистера ей удалось сказать больше слов, чем где-либо еще. Она сразу начала вспоминать некоторые вещи, которым он ее учил. Например, разбивать слово на части и произносить каждую часть отдельно – хотя бы и в неправильном порядке, – а не пытаться проговаривать все звуки вместе. Начинать слово со второго звука, если первый не получается. Использовать ритм, отбивая такт ладошами, как в детской игре, и произнося слоги нараспев. Она прислонилась спиной к окну, закрыла глаза и представила себе мистера Хадли. Ей предстояло освоить предложение: «Исаак, это он виновен: я слышала, как он сказал, что ограбит мистера Хадли».

Солнце поднималось все выше, заливая светом горизонт, но Клемми этого не замечала. С остановками, запинаясь, она изо всех сил выдавливала из себя одни звуки, тянула другие. Клемми повторяла мысленно свое заявление, пока оно не запомнилось так хорошо, что она могла повторять его в любом порядке. Некоторые слова давались легче других. Слово «Исаак» она могла произнести относительно свободно, однако слово «слышала» отказывалось принимать какую бы то ни было форму. Она могла выговорить «мистера Хадли» достаточно хорошо, если отбрасывала звук «х», и почти свободно – «это он», когда пропускала «виновен». Другие части ее заявления ни в какую ей не давались, но Клемми упорствовала и старалась не злиться и не нервничать. Кровь стучала у нее в висках. В какой-то момент она осознала, что держит куклу Бетси за горло и душит ее; пальцами она прорвала дырки в ткани и изуродовала кукле лицо. К Клемми подкатило отчаяние, она чувствовала, как все задуманное ускользает от нее, но она снова возвращалась к фразам, которые освоила: «Это. Мистера Хадли». Снова и снова. Погруженная в изнуряющую борьбу со звуками, она забыла, где находится, и не заметила, как проходит время. А потом дверь кабинета неожиданно распахнулась, и Клемми испуганно ахнула.