Посты сменяются на рассвете - [29]

Капитану Феррари оказалось даже известно, что наступление на Мадрид намечено на восьмое марта. Суть замысла: моторизованные части корпуса, обладающие подавляющим огневым превосходством, прорывают оборону республиканцев на узком участке фронта, а затем под прикрытием танков в прорыв входит весь корпус. Стремительно, не снижая темпов, он продвигается вперед — и пятнадцатого марта вступает в Мадрид.

Показания итальянского офицера частично подтверждались обнаруженными в его полевой сумке документами — приказами и распоряжениями командования экспедиционного корпуса и штаба дивизии «Черное пламя».

— Эти сведения дублируют и другие мои источники, — удовлетворенно сказал Ксанти.

— Что скажут теперь те деятели из генштаба и штаба фронта, которые не верили донесениям, полученным раньше?

— «Не верили»? Теми деятелями уже занялись органы безопасности республики. Следы ведут конечно же к «пятой колонне». Обстановка осложнилась, и тебе, Артуро, пока штаб фронта будет принимать ответные меры, надо оседлать со своими джигитами Французское шоссе.

— В зоне франкистов, за Сигуэнсой? — уточнил Андрей.

— Нет. Учитывая реальные возможности, мы не успеем перебросить под Гвадалахару много войск к началу наступления фашистов. А сейчас на том участке лишь несколько неукомплектованных бригад. Думаю, в первый момент итальянцы смогут продвинуться по шоссе.

— Значит, готовить к взрыву мосты, оборудовать минные ловушки и прочее?

Ксанти лишь с улыбкой, дружески потрепал Андрея за вихры:

— Напрасно тебя прозвали Пеструхой — надо было: Хитрухой! — И, как бы между прочим, добавил: — Доложил Старику. Он доволен — и даже очень.

Но в казарме в Гвадалахаре, когда туда вернулся Лаптев, царило отнюдь не приподнятое настроение.

Командир уловил напряжение сразу, едва переступил порог. Росарио, нарушая порядок, валялся на койке в одежде. Божидар был пьян и сыпал проклятиями. Сеньор же Лусьяно чуть не со слезами на глазах тыкал в лицо Гонсалесу какую-то бумагу, а комиссар, слушая его, сочувственно кивал. Бойцы отряда, судя по выражению их лиц, были на стороне разведчиков в неведомом Андрею инциденте.

— Что случилось? — спросил Андрей серба. Но Радмилович, смерив его взглядом, отвернулся, продолжая поминать бабушек и прабабушек. — Что происходит, политделегат?

— Вот. — Комиссар взял у анархиста лист, расправил его. Это оказался номер газеты «Мундо обреро». Гонсалес ткнул пальцем в две улыбающиеся физиономии на первой странице. — Вот!

— Это же не наши... — начал разглядывать снимки Андрей.

— В том и дело! — не выдержав, подскочил серб и выхватил из его рук газету. — Это же те самые прохвосты из батальона... К ним в окопы мы притащили макаронника!

— Ну и что?

— Ах «что»? — задохнулся от возмущения Божидар. — Нам ты запретил разговаривать с корреспондентом! А вот им не запретил! Они наше дело себе и прикарманили. Это они добыли «языков»! И теперь им слава на всю Испанию, а нам — кукиш с маслом!

— Си. Обидели комбатьентес, — согласился комиссар. — Это подрывает дух.

— Э, нет, хлопцы! — Андрей присел на край койки. — Успокойтесь — и давайте разберемся. Разве мы выполняем нашу работу ради славы?

— Они говорят: «Слава нам тоже не помешает!» — вступила в разговор Лена.

— Нет! Разведчик и диверсант перестают быть разведчиком и диверсантом, когда их портреты печатают в газетах. Пусть слава достанется другим. Хотя я не думаю, что эти парни присвоили нашего «языка». Просто, наверное, газетчик напутал... А мы и впредь будем выполнять нашу работу тихо, скрытно, не ожидая аплодисментов. Переведи им. Скажи: я не думал, что они так любят славу. Кто ставит ее выше, чем свой долг перед республикой, тот пусть уходит из нашего отряда. Переводи, Хозефа.

Он в упор посмотрел на Божидара, перевел взгляд на сеньора Лусьяно, потом на пикадора... Обвел глазами всех. Бойцы молчали. Все же Андрей не был уверен, что убедил их. Но не жалел, что возник этот разговор. Честолюбие — нужная мужчине и бойцу черта характера. Но когда честолюбие перерождается в тщеславие — становится опасно. Очень опасно! Многие стоящие люди сломались на этом.

Почувствовал, как снова охватывает голову жестокая боль. Она мучила его все чаще, все дни и ночи с той неудачной вылазки под Сигуэнсой. Временами она напоминала о себе лишь ровным гудом в ушах. Иногда этот гуд поднимался с такой силой, что Андрей смотрел на небо — искал самолеты. Он забыл о боли, когда повел бойцов за «языком». Теперь, словно накопив резервы, она яростно бросилась в атаку, слепя глаза. Лучше бы его ранило. По крайней мере, мог бы отлежаться на койке. А эти тиски невидимы. Для своих бойцов — он здоров и должен в любую минуту быть бодрым и быстрым на решения.

В полдень в расположении саперного батальона появился в сопровождении многочисленной свиты сам командующий Центральным фронтом, председатель комитета обороны Мадрида генерал Миаха — очень старый маленький толстяк в фуражке с высокой тульей, перетянутый портупеями, с профессорскими очками на мясистом носу. Генерал приказал построить отряд во дворе казармы — и очень длинно, в высоком стиле поблагодарил бойцов за последнюю операцию, оказавшуюся столь важной для обороны столицы. Приказал выйти из строя участникам вылазки — и тут же объявил о присвоении звания офицеров дель Рохасу, Эрерро и Радмиловичу. И, приняв от адъютанта, каждому вручил еще и по пакету с песетами. Физиономия Божидара расплылась в самодовольной ухмылке, анархист смутился и покраснел, а пикадор горделиво вскинул чернокудрую голову. И Андрей понял, что все его нравоучения пошли насмарку. К тому же еще и сам он тут же, перед строем батальона, был произведен из майора — коменданте в коронеля, то есть в полковника. Каждый из свиты командующего счел своим долгом поздравить его.