Postscript - [13]

– Она же сказала, что завтракала! – защищает меня Мэтью, и я смотрю на него с благодарностью.

– А что именно ты ела? – интересуется сестрица.

Я закатываю глаза.

– Полный английский завтрак, Киара. Целая сковородка поджарки с кусками свинины, свиной кровью, беконом и яйцами, и все прокипело в масле. В коровьем масле, Киара.

Это вранье. Завтрак в меня тоже не полез.

Киара отвечает мне самым свирепым взглядом.

Дети снова хохочут.

– Можно, я сниму фильм про то, как ты им помогаешь? – жуя, спрашивает Деклан. – Отличная выйдет документалка!

– Не разговаривай с набитым ртом, Деклан, – одергивает его мама.

– Нет, нельзя. Потому что я этого делать не буду, – отвечаю я.

– А что об этом думает Гэбриел? – спрашивает Джек.

– Не знаю.

– Она еще ничего ему не сказала! – ябедничает Киара.

– Холли? – удивляется мама.

– Зачем ему об этом рассказывать, если все равно ничего не будет, – протестую я, но знаю, что не права. Мне следовало это с ним обсудить. Он же не идиот и явно подозревает: что-то со мной случилось. Еще до того, как Джой рассказала о клубе, с тех самых пор, как больше месяца назад я положила трубку после разговора с мужем Энджелы, я стала сама не своя.

Все угомонились и сидят тихо.

– А меня ты так и не спросила, – нарушает тишину папа, оглядывая всех по очереди так, словно каждый здесь задел его чувства.

– И что же ты думаешь, па? – в изнеможении спрашиваю я.

– Нет-нет! Сразу видно, что тебе это неинтересно! – Он тянется к соуснику и сдабривает подливкой вторую порцию ростбифа.

Я яростно пронзаю вилкой еще одно соцветие брокколи.

– Па, ну скажи же!

Он смиряет гордыню.

– Я так думаю, что, похоже, это добросердечный жест по отношению к тем, кто нуждается в заботе, да и тебе самой будет не вредно принести людям пользу.

Джек вроде бы тираду отца не одобряет. Мама снова непроницаема; она сначала обдумает дело со всех сторон, а уж потом выскажется.

– Посмотри на нее, Фрэнк, она и так уже ничего не ест, – тихо произносит она.

– Разве? Да она заглотила почти всю капусту, – подмигивает мне папа.

– И на этой неделе выставила на продажу шесть треснутых чашек, – подсыпает на рану соли сестрица. – Рассеянна до невозможности от одной мысли об этом.

– Ну, некоторые любят треснутые чашки, – парирую я.

– Да? Кто же?

– Красавица и чудовище, – отвечает Мэтью, намекая на диснеевский мультик.

Дети хохочут.

– Голосуем! Кто за эту идею? – бросает клич Киара.

Дети вскидывают руки первыми, Эбби тут же их опускает.

Папа вздымает вилку. Деклан – тоже. Мэтью, похоже, с ними, но Киара сверлит его взглядом. Он отвечает ей тем же и руки не поднимает.

– Нет, – твердо говорит Джек. – Я против.

– И я, – подхватывает Киара. – Не хочу потом быть виноватой, если что-то пойдет не так.

– Да при чем тут ты! – сердито бормочет Мэтью.

– Очень даже при чем. Она моя сестра, и я не хочу отвечать за то, что…

– Всем добрый вечер! – раздается из прихожей голос Ричарда. Он вырастает в дверях, оглядывает нас всех и чует неладное. – Что тут у вас происходит?

– Ничего! – хором говорим мы.

Я в магазине одна. Сижу на табурете за кассой, смотрю в никуда. Киара и Мэтью отправились забрать вещи у семьи, которая жила рядом, а теперь переезжает и избавляется от всего лишнего. Посетителей нет, уже целый час никого. Я разобрала все мешки и коробки, отложила все ценное и обзвонила владельцев договориться об условиях продажи. Начистила все поручни и перекладины, одну штучку передвинула на дюйм влево, другую – на дюйм вправо. Больше делать мне нечего. Тут звонит колокольчик, дверь отворяется, и в магазин входит молодая девушка, точнее девочка-подросток, тоненькая, длинненькая, в потрясающем, черном с золотом, тюрбане на голове.

– Здравствуйте! – Я изображаю приветливость.

Она улыбается – до того застенчиво, что я отвожу взгляд. Есть посетители, которым нравится, когда им оказывают внимание, и чем больше, тем лучше, а другие предпочитают, чтобы их оставили в покое. Я присматриваюсь к ней, когда она этого не видит. На груди у нее, в рюкзаке-кенгурушке, – младенец. Ему всего несколько месяцев, он смотрит наружу, пухлые ножки в ползунках колотят воздух. Его мать – если она мать, конечно, на вид слишком молода, но кто ж ее знает, – наловчилась стоять боком так, чтобы малыш не мог ни до чего дотянуться. Девчонка то и дело взглядывает на меня, потом на вешалки, потом снова на меня. Как будто ее интересует одежда, но на самом деле интересую ее я. Уж не собирается ли что-нибудь стянуть, думаю я; иногда у магазинных воришек именно такой взгляд, отслеживающий, где сейчас продавец. Младенец вскрикивает, проверить, на месте ли голосок, и она дает ему свою руку. Маленькие пальчики хватаются за ее палец.

Когда-то я хотела ребенка. Десять лет назад. Так хотела, тело мое каждый день взывало ко мне: дай мне дитя. Эта жажда исчезла, когда Джерри заболел. Оно переродилось в стремление сделать что угодно, лишь бы он выжил. Вся энергия всех моих желаний была направлена на это, и когда он ушел, жажда иметь ребенка умерла вместе с ним. Я хотела ребенка от Джерри, а его больше не было. Я гляжу на пухлого, славного малыша, и какая-то искра вспыхивает внутри меня, напоминает о прежних мечтах. Мне сейчас тридцать семь, это еще может случиться. Я переезжаю к Гэбриелу, но не думаю, что мы оба готовы к чему-то подобному. Ему хватает сложных отношений с той дочерью, которая у него уже есть.