Посткапитализм. Путеводитель по нашему будущему - [28]

Мы еще не закончили с Кондратьевым. Однако, чтобы довершить то, что он пытался сделать, мы должны погрузиться в проблему, которая владела умами экономистов на протяжении более чем столетия: что вызывает кризис.

Глава 3. Был ли прав Маркс?

В 2008 году с Карлом Марксом произошло что-то странное – «Он вернулся», – кричал заголовок лондонской Times. Немецкие издатели «Капитала» Маркса отчитались о трехсотпроцентном росте продаж после того, как один министр правительства заявил, что его идеи «не так уж плохи». Тем временем в Японии получила широкую популярность версия «Капитала» в комиксах. Во Франции Николя Саркози сфотографировали за тем, как он перелистывал французское издание Марксова шедевра.

Толчком к одержимости Марксом, конечно, стал финансовый кризис. Капитализм рушился. Маркс это предсказывал, поэтому следовало согласиться с тем, что он был прав, или оценить его по-новому или хотя бы признать за ним право на посмертное Schadenfreude[73].

Но есть одна проблема. Марксизм – это и теория истории, и теория кризиса. Как теория истории он великолепен: вооружившись знанием о классах, власти и технологиях, мы можем предсказать действия могущественных людей до того, как сами они узнают, что они будут делать. Но как теория кризиса марксизм имеет изъяны. Если мы используем идеи Маркса для понимания нынешней ситуации, мы должны понимать их ограниченность – и теоретическую путаницу, в которую попали его последователи, пытавшиеся ее преодолеть.

Это не пустые вопросы. Чем чаще бородатое лицо Маркса появляется на страницах охваченных паникой ведущих газет и чем глубже становится социальная катастрофа, уготованная завтрашней молодежи, тем больше вероятность, что будет предпринята попытка повторить провалившиеся эксперименты последователей Маркса: большевизм и форсированное устранение рынка. Основной посыл этой книги, заключающийся в том, что за рамками капитализма есть другой путь, на который можно выйти другими методами, заставляет нас заняться марксистской теорией кризиса.

Так в чем проблема?

Маркс считал капитализм нестабильной, хрупкой, комплексной системой. Он признавал, что классовые различия дают разным экономическим агентам неравную силу на рынке. Однако марксизм недооценивал способность капитализма к адаптации.

Сам Маркс стал свидетелем лишь одной глобальной адаптации, а именно восходящей фазы второй длинной волны, которая пришлась на два десятилетия, последовавшие за революцией 1848 года. К сожалению, к тому времени, когда его последовали находились в середине третьей длинной волны, марксистская экономическая мысль как эффективная системная теория перестала развиваться.

В конечном счете марксизму бросали вызов три общие для всех комплексных адаптивных систем свойства. Во-первых, такие системы обычно являются «открытыми», т. е. они успешно развиваются, если контактируют с внешним миром. Во-вторых, на вызовы они отвечают совершенно непредсказуемыми инновациями и изменениями: каждая инновация создает новый замысловатый набор возможностей для роста и расширения в рамках системы. В-третьих, они создают «внезапно появляющиеся» феномены, которые можно изучать лишь на более высоком уровне, чем уровень функционирования самой системы. Например, поведение колонии муравьев может быть результатом муравьиного генетического кода, однако его нужно изучать с точки зрения поведения, а не генетики.

В определенном смысле марксизм был самой систематической из всех когда-либо предпринимавшихся форм изучения внезапно возникающих феноменов, однако его постоянно сбивала с толку их природа. Только в 1970-е годы, когда в марксистскую экономику проникла идея «относительной автономии», ее приверженцы начали осознавать, что не все слои реальности являются простым выражением слоев, лежащих под ними.

В этой главе я покажу, как на протяжении последних ста лет приспособляющаяся природа капитализма путала не только марксистов, но и в целом левых. Тем не менее высказанная Марксом в «Капитале» изначальная догадка о том, как рыночные механизмы ведут к краху, не только остается справедливой, но и играет ключевую роль в понимании примеров масштабной адаптации.

По сравнению с теорией Кондратьева Марксова теория кризиса при правильном понимании предлагает лучшее объяснение того, что движет масштабными изменениями, и того, почему они могут прекратиться. Однако Маркс, который интересует нас здесь, – это воображение XXI века, заточенное в мозгу века XIX.

О чем говорил Маркс…

В первые восемьдесят лет существования промышленного капитализма экономисты оценивали его будущее пессимистично. Классических экономистов – Смита, Сэя, Милля, Мальтуса и Рикардо – обуревали сомнения относительно того, сможет ли он вообще выжить. Их работы были посвящены ограничениям капитала: препятствиям, стоящим на пути его экспансии, сокращению прибыли, неустойчивости роста.

В центре их споров была мысль о том, что человеческий труд представляет собой меру стоимости и определяет среднюю цену вещей. Она известна как «трудовая теория стоимости», и в шестой главе я подробно объясню, как она помогает нам обозначить схему перехода от капитализма к нерыночной экономике.