Посткапитализм. Путеводитель по нашему будущему - [17]

Сначала эти новые технологии встраивались в старые структуры капитализма. В 1990-е годы программисты говорили, что самое дорогое программное обеспечение – программа управления компанией – лепится как пластилин, заливается как бетон. К тому времени, когда вы компьютеризировали свой конвейер, новинки, внедренные другими компаниями, вынуждали вас выкинуть его и начинать все сначала.

Однако начиная примерно с 2004 года, когда значительно расширилось использование интернета и мобильных данных, технологии дали возможность для развития новых бизнес-моделей. Мы назвали их «Web 2.0». Они также породили новые формы поведения среди большого количества людей. Стало привычным делом расплачиваться пластиковыми картами, выставлять в интернете напоказ всю свою частную жизнь, получать в интернете кредит до получки под 1000 %.

Сначала пьянящие успехи новых технологий использовались для оправдания всех бед, с которыми нам пришлось столкнуться на пути к свободным рынкам. Нужно было сокрушить сопротивление английских шахтеров, чтобы мы могли получить Facebook. Телекоммуникационные компании нужно было приватизировать, чтобы все мы могли получить мобильные телефоны стандарта 3G. Таково было подспудное объяснение.

Однако критическое значение имело прежде всего изменение в человеческом отношении. Самый энергичный элемент неолиберализма – отдельный работник и потребитель, каждое утро создающие себя заново в качестве «человеческого капитала» и ожесточенно конкурирующие друг с другом, – не смог бы появиться без сетевых технологий. Предсказания социолога Мишеля Фуко о том, что это превратит нас в «предпринимателей самих себя», кажутся тем более провидческими, что они были сделаны во времена, когда единственной вещью, похожей на интернет, была сеть зеленых экранов, принадлежавшая французскому государству и называвшаяся «Минитель»[45].

Казалось, что новые технологии создадут информационную экономику и общество знаний. Они возникли, но не в той форме, в какой предполагалось. В старых антиутопиях, как, например, в «Космической Одиссее 2001 года» с ее взбунтовавшимся компьютером Хэлом, восстает технология. На самом деле, сеть позволила взбунтоваться людям.

Прежде всего, она дала им возможность производить и потреблять знания вне каналов, созданных в эпоху промышленного капитализма. Именно поэтому первые сбои мы заметили в новостной индустрии и в музыке, когда вдруг пропала государственная монополия на политическую пропаганду и идеологию.

Затем она начала подрывать традиционные понятия собственности и личной жизни. Wikileaks и споры вокруг данных, полученных АНБ благодаря массовой слежке, представляют собой лишь последнюю стадию войны, которая ведется за право обладания и хранения информации. Однако главное ее последствие сейчас только начинает осознаваться.

Впервые теорию «сетевого эффекта» сто лет назад предложил Теодор Вайль, глава компании Bell Telephone. Вайль понял, что сети создают нечто новое бесплатно. В дополнение к выгоде для пользователя и доходу для собственника он отметил третье преимущество: чем больше людей присоединяются к сети, тем полезнее она становится для каждого из них.

Проблема возникает тогда, когда вы пытаетесь измерить и ухватить это преимущество. Роберт Меткалф, изобретатель коммутатора Ethernet, заявил в 1980 году, что полезность сети «пропорциональна квадрату численности пользователей». Поэтому если стоимость создания сети увеличивается линейно, то ее полезность растет по экспоненте[46]. Косвенно это означает, что искусство ведения бизнеса в экономике знаний заключается в присвоении всего того, что находится между прямой линией и экспонентой.

Однако как измерить полезность? Сэкономленными деньгами, полученным доходом или увеличенной прибылью? В 2013 году экономисты из ОЭСР договорились, что ее нельзя отразить традиционными рыночными параметрами. «Хотя воздействие интернета на рыночные сделки и на добавленную стоимость очень широкое, – писали они, – его воздействие на нерыночные взаимодействия… еще глубже»[47].

Экономисты были склонны игнорировать нерыночные взаимодействия: они, по определению, не носят экономического характера, а потому столь же незначительны, как улыбка, которой обмениваются два человека, стоящие в очереди в Starbucks. Что касается сетевого эффекта, то они пришли к выводу, что его выгода выразится в более низких ценах и распределится между производителями и потребителями. Однако менее чем за 30 лет сетевые технологии открыли возможности для сотрудничества и производства за пределами рынка во многих областях экономической жизни.

15 сентября 2008 года мобильники Nokia и Motorolа, на которые снимали главный офис Lehman Brothers, и бесплатная точка доступа в интернет в расположенном напротив кафе Starbucks имели ничуть не меньше значения, чем банк, который только что разорился. Они передавали окончательный рыночный сигнал из будущего в настоящее: информационная экономика, возможно, несовместима с экономикой рыночной, или, по крайней мере, с экономикой, которая регулируется прежде всего рыночными силами.

Это, как я покажу, является ключевой причиной краха неолиберализма, его фибрилляции и перехода в зомбированное состояние. Все созданные деньги, вся скорость и движущая сила финансов, накопленные за последние двадцать пять лет, должны быть направлены на то, чтобы предотвратить присвоение капитализмом – системой, основанной на рынках, частной собственности и обмене, – «полезности», создаваемой новыми технологиями. Иными словами, становится все очевиднее, что информационные продукты находятся в глубоком конфликте с рыночными механизмами.