Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы - [89]

Отрицательные качества. Чрезмерная политизированность, причём даже в тех случаях, когда декларируется аполитичность. Недостаточное ощущение реальности, склонность к утопизму. Убеждённость в том, что мир возможно в кратчайший срок изменить к лучшему — то ли с помощью культуры и искусства, нравственно-эстетического совершенствования, то ли путём социальной революции. Подмена реальной заботы и сострадания к близким стремлением помочь большим сообществам, которые к тому же зачастую находятся на недосягаемом удалении. Отсутствие правового сознания и неуважение к праву. Презрение и спесь по отношению к так называемому мещанству — тем, кто, по мнению интеллигентов, не желает приобщаться к высокой культуре и погряз в меркантильности. Неприятие богатства как такового, а равно и средств его достижения, включая любой вид предпринимательства. Подчас доходящий до воинственности атеизм. Житейская непрактичность.

Параллельные заметки. Есть ещё одно неотъемлемое качество интеллигенции — сознание избранности своего круга. Многие авторы не раз иронизировали над этим качеством, сравнивая его с чем-то подобным кастовости или даже средневековому рыцарскому ордену. Ну, а если, отбросив иронию, попытаться всё же понять природу этого явления?..

Прежде Россия знала две культурно-интеллектуальные элиты — боярство и постепенно сменившее его дворянство. Интеллигенция стала третьей по счёту аристократией. Однако, в отличие от двух предыдущих, она не являлась каким-либо сословием, не имела никаких материальных и должностных выгод и привилегий, а принадлежность к ней не была ни наследуемой, ни пожизненной. Больше того, приобщение к интеллигенции всегда предполагало максимум ответственности и минимум прав, да к тому же таило в себе немало опасностей со стороны всесильной власти, которая боялась, ненавидела и всячески стремилась уничтожить любую оппозицию.

Интеллигенция — самая странная из всех аристократий в истории человечества. Не желая иметь ничего общего с официальной властью, она стала властью неофициальной — интеллектуально-нравственной, то есть той, которая царит над умами и душами. Её единственными средствами управления всегда оставались только слово и личный пример.

Вполне естественно, что при отсутствии традиционных атрибутов отличия аристократии интеллигенция просто вынуждена была выработать в себе ощущение собственной особости, даже исключительности. Оно помогало уцелеть, не раствориться в общей массе. Так на протяжении многих веков внутреннее ощущение богоизбранности (то есть ответственности своего народа перед Всевышним) помогало иудеям сохранить свою религиозную и национальную идентификацию.

Российская интеллигенция всегда была глубоко чужда не только «верхам», но и «низам», оставаясь изгоем в собственном отечестве. И те и другие обычно воспринимали её как чужака: в лучшем случае — с непониманием, а чаще — с презрением и даже с ненавистью.

Сергей Витте, чьи «Воспоминания» уже не раз цитировались в этой книге, писал: «…князь Мирский (П. Святополк-Мирский, в 1904–1905 годах — министр внутренних дел. — С. А.) мне говорил, что. раз за столом кто-то произнёс слово “интеллигент", на что государь (Николай II. — С. А.) заметил: “Как мне противно это слово”, — добавив, вероятно саркастически, что следует приказать академии наук вычеркнуть это слово из русского словаря» [6. Т. 2. С. 328]. Дело было не только в личности последнего российского царя. Точно также во второй половине XIX — начале ХХ века воспринимало интеллигенцию большинство родового дворянства. Отношения с так называемым простым народом тоже складывались не лучшим образом. До большевистского переворота интеллигенция свято считала народ мучеником и готова была сражаться за его счастье, жертвуя собой. Но народ не понимал и не принимал этих жертв, упорно называя своих защитников «АНТИллингенцией».

И всё-таки, несмотря на окружающую интеллигентофобию, несмотря на свою чуждость всем прочим кругам российского общества, интеллигенция оставалась плотью от плоти того народа, из недр которого вышла. Поэтому неудивительно, что с самого начала её главными свойствами являлись три неотъемлемые черты российского национального характера, которые во многом определили трагизм новой и новейшей истории нашего Отечества.

Во-первых, это — одержимость той или иной идеей в сочетании со склонностью к мечтательности. Сначала интеллигенция была зачарована постулатами немецких идеалистов — Шеллинга, Фихте и, в особенности, Гегеля. Потом всей душой уверовала в пророков социализма — Оуэна, Сен-Симона, Фурье — и, наконец, пришла к Марксу, чью философию грядущего коммунизма провозгласила «единственной подлинно научной». Таковы были наиболее крупные концепции, но, кроме них, в том же XIX веке мыслящая часть российского общества переболела вдобавок идеями Руссо, материализмом Фейербаха, политэкономией Милля, социологией Прудона, позитивистской психологией Спенсера, а параллельно — контианским позитивизмом, дарвинизмом, неомедиевизмом, анархизмом… В результате, как подметил Михаил Гершензон в статье «Творческое самосознание», история отечественной общественной мысли в XIX веке представляла собой «не. этапы внутреннего развития, а. периоды господства той или другой иноземной доктрины» [8. С. 94–95].