Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы - [155]

Однако некоторые качества горожан — например, чувство независимости — стали проявляться даже более активно. Французский исследователь Николай Верт назвал Петроград-Ленинград городом трёх оппозиций: «1) подлинная политическая оппозиция, не получившая огласки: рабочая оппозиция большевикам, 1918–1921; 2) “аппаратная оппозиция", зафиксированная в опубликованных партийных протоколах, — зиновьевская (так называемая «ленинградская»), 1925 — начало 1926; 3) “несуществующая оппозиция”: Киров, сталинский руководитель Ленинграда, 1926–1934» [10. С. 112].

«Нам Москва не указ!» — этот негласный лозунг возник в Ленинграде в начале 1920-х годов. Но уже в конце того же десятилетия, а затем и в 1930-е годы из Москвы посыпались такие «указы», противостоять которым было невозможно. Только в 1934–1935 годах из Ленинграда и области выселили 39660 человек, а 24374 — приговорили к различным срокам наказания [2. С. 838]. Сталин — после победы над зиновьевской оппозицией, которая боролась с ним почти на равных, и убийства Кирова — считал Ленинград своей Вандеей и жестоко расправлялся с городом, уничтожая не только партийных, административных и военных руководителей, но в равной степени и «бывших», то есть остатки старой петербургской интеллигенции. Это было десятилетие всеобщего страха.

Но с началом блокады ко всем довоенным испытаниям прибавилось гнетущее ощущение брошенности. Брошенности именно Москвой, которая должна была, но не обеспечила защиту Ленинграда и теперь оставила его на растерзание врагу. Не случайно и тогда, и уже после войны в городе тайком поговаривали, будто Сталин специально позволил нацистам окружить город, чтобы чужими руками расправиться с ненавистным ему Ленинградом. То, что некогда было открытой, а потом и тщательно скрываемой фрондой, в блокированном городе переросло в смертельную обиду одиночества на грани гибели.

И вот тут во всю мощь проявился характер города, петербургский стиль горожан.

Конечно, в блокаду, особенно в первую её зиму, творились ужасающие вещи — воровство продуктовых карточек, мародёрство, на котором делались состояния, людоедство… Но опять-таки: и в те гекатомбные дни не это определяло жизнь города. Лидия Гинзбург, предельно жёстко анатомируя психологию ленинградцев в «Записках блокадного человека», так охарактеризовала это явление: «…все. в том числе ламентирующие, ужасающиеся, уклоняющиеся, — повинуясь средней норме поведения, выполняют свою историческую функцию ленинградцев» [13. С. 201].

До этого почти четверть века коммунистический режим вытравлял в сознании людей понятия чести, совести, достоинства, порядочности, благородства. «Репутация человека была подменена характеристиками “треугольников".» [20. С. 382]. Казалось, к началу войны все эти понятия уже были искоренены. Но в Ленинграде с началом блокады они вернулись. Причём там, на краю гибели, в условиях тягчайших физических и моральнонравственных испытаний старые принципы помогали не просто остаться людьми, но и выжить. Мужество сохранить в себе человеческое достоинство, найти силы помочь другому, испытывая ежедневную, ежеминутную пытку голодом, холодом, обстрелами и бомбёжками, отсутствием элементарных бытовых удобств, обрело самый что ни на есть практический смысл. Пережившие блокаду подтверждали: те, кто опускался и терял человеческий облик, обычно умирали в первую очередь.

Параллельные заметки. В блокадные дни петербургский стиль иногда проявлялся даже в таких мелочах, которые, на взгляд постороннего, не имели непосредственного отношения к физическому выживанию…

Осенью 1943 года, когда блокада была лишь прорвана, но ещё не снята, английский писатель и собкор BBC Александр Верт прилетел на пять дней в Ленинград, пришёл во Дворец пионеров и школьников и записал увиденное: «Все мальчики, с коротко стриженными волосами, были одеты в небольшие голубые и серые рубашки и носили красные пионерские галстуки, а большинство девочек (у многих в волосах — большие шёлковые банты) были одеты на удивление аккуратно и опрятно, как будто бы они приготовились к празднованию дня рождения». У сегодняшнего читателя может зародиться подозрение, что весь этот «парад» был устроен специально для высокопоставленного иностранца. Но нет: «В общем, это была группа детей, ухоженных гораздо лучше, чем вы могли бы встретить где-либо в Москве, где одежда — даже у детей — чаще всего была неряшливой и обветшавшей», — резюмирует автор свои впечатления [9. С. 163–164].

Примеров духовно-нравственного подвига жителей блокадного Ленинграда было великое множество. И в каждом проявлялся негласный кодекс петербургского поведения, который помог не только уцелеть тысячам ленинградцев, но и укрепиться этому кодексу в городском сознании. Даже новые жесточайшие репрессии («ленинградское дело»), которые через несколько лет после Победы Сталин обрушил на Ленинград, не смогли поколебать этот стиль ленинградцев.

* * *

Сакраментальное «Понаехали тут!» родилось едва ли не одновременно с самим Петербургом. Даже в мирное время прирост населения обеспечивали приезжие. «С конца XIX века коренные петербуржцы всегда составляли менее трети населения города, — уточняет современный историк Лев Лурье. — Естественный прирост на протяжении 1860-х — 1900-х годов никогда не превышал 28 процентов от общего годового прироста населения» [21. С. 116].