Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы - [128]

* * *

Если рассматривать историю Петербурга сквозь призму антитезы «жизнь-смерть», судьба Петербурга выглядит даже счастливой. По всем показателям, этот город должен был скончаться, если не в собственной колыбели, то по крайней мере в детстве или в юности. С самого начала слишком многое было против него. Та же природа с её убийственно-капризным климатом и буйной невской стихией. География, из-за которой северная столица оказалась инородным привеском к бескрайней России. Недовольная Москва, ущемлённая в своих законных правах. Наконец, многомиллионный народ, из которого в первые полтора века после своего рождения бурно разраставшаяся северная столица не только жадно высасывала все соки, как это делает обычно метрополия в отношении дальних колоний, но к тому же требовала нового, противного человеческому естеству чиновно-полицейского порядка. Никому не был нужен этот ненавистный город-пасынок, и всякий был бы рад придушить его, пока он не набрал силу. Да только как это сделать, если Петербург в те поры имел самого могущественного защитника — высшую имперскую власть?

Впрочем, высшая власть в России, хотя и считала себя — правда, с редкими и очень непродолжительными перерывами — ничем не ограниченной хозяйкой России, в действительности не всегда располагала абсолютными возможностями. Уже с середины XIX столетия быстро крепла вторая сила, оппонент первой — интеллигенция. Как раз тогда в стране начало устанавливаться своеобразное двоевластие: государственные институты продолжали управлять административно, а интеллигенция всё активней — морально и нравственно. Причём наиболее действенными и зримыми эти процессы оказались именно в Петербурге. И в тех случаях, когда Петербург не получал должной защиты от первой ветви власти, его стала поддерживать вторая, ей противостоящая.

В действительности та роль, которую к тому времени обрела интеллигенция в Петербурге, была предопределена с самого начала, ещё при рождении петровского «парадиза». «В. Мавродин, перечисляя мотивы основания Петром новой столицы, указал на его желание сделать город “военным, торговым, дипломатическим форпостом и политическим центром России”, — пишет Моисей Каган, — и лишь в конце книги заметил, что Пётр мыслил своё детище и как “культурный центр страны” — этот аспект проблемы имел для историка третьестепенное значение, он и уделил его описанию всего десяток страниц из двухсот… К сожалению, подобным образом трактовали это великое событие в судьбах отечественной культуры и историки искусства» [23. С. 39]. Думаю, сожалеть о подобной трактовке не совсем уместно, она закономерна. Ведь сам Пётр ставил культуру — в её истинном, высоком гуманистическом, значении — на последнее место. Однако человеческое сообщество да и отдельный человек устроены таким образом, что не могут жить машинной, регулярной жизнью. Раньше или позже они внутренне восстают против такой искусственной формы существования.

Параллельные заметки. Пушкинский гений едва ли не первым почувствовал грядущую трансформацию имперского, военно-бюрократического Петербурга в культурно-интеллигентскую столицу. Ведь, по сути, уже упоминавшийся в предыдущих главах крик главного героя «Медного всадника»: «Ужо тебе!», — не что иное, как угроза всемогущему царю-истукану, исходящая от образованного, но бедного разночинца, одного из тех, кому спустя два-три десятка лет и суждено было образовать особый социокультурный феномен — интеллигенцию.

Поэтому нет ничего удивительного, что оппозиция навязанному Петром образу бытия возникла в Петербурге уже через полтора столетия после основания города. И проявилось это не только в противопоставлении «чиновно-полицейский режим — интеллигенция», но гораздо шире, в противопоставлении «чиновно-полицейский режим — народное самосознание». Пожалуй, особенно наглядно эта, вторая, антитеза прослеживается в выборе петербургского святого, покровителя и заступника.

Ещё «в ноябре 1710 года митрополит Стефан издал указ, чтобы при богослужении молитвенно поминался Св. Александр Невский как предстатель за Невскую страну, возвращённую царским оружием от шведов…» [35. С. 307]. А в августе 1724-го, по велению Петра, в Петербург из Владимира в торжественной обстановке привезли и мощи Александра Невского. Сам царь вместе с ближайшими сановниками встречал караван с мощами у Шлиссельбурга. Когда драгоценный груз был доставлен в Александро-Невский монастырь, только что назначенный архимандрит Феодосий освятил место и водрузил на нём крест. Тогда же обер-иеромонаху русского флота Гавриилу Бужинскому было поручено составить новую редакцию жития святого князя, 16-ю по счёту.

«…Св. Александр Невский в 1710-е годы занял исключительно важное место в государственной идеологии начала XVIII в., — отмечает исследователь Ольга Агеева. — Его образ удачно связывал в один семантический ряд историю и современность, воскрешал в памяти победу почти 500-летней давности над врагами России — шведами, напоминал об исконной принадлежности Ижорской земли Русскому государству. Св. Александр Невский интересовал Петра I именно как князь-воин, предшественник самого царя в военном противодействии шведам и как святой покровитель Невских земель. Образ князя, перед смертью смиренно принявшего схиму, монарха не устраивал. Вследствие этого был изменён принятый в иконографии XVI–XVII вв. образ князя-инока. Указом от 15 июня 1724 г. воспрещалось писать на иконах св. блгв. кн. Александра Невского в монашеских одеждах и было велено писать образ в одеждах великокняжеских, то есть в латах» [2. С. 285]. Позднее, «в течение XVIII–XIX вв. в Петербурге было освящено 58 Александро-Невских престолов в церквах и 9 часовен» [2. С. 286].